Ефим Дорош - Два дня в райгороде

Худощавый, с плохо выбритым лицом в желваках и белесыми, навыкате глазами, он глядит хмуро и недоброжелательно. Длинная шея его с обвисшей кожей то и дело ворочается в просторном воротничке грязной, без галстука, рубашки. Темная пиджачная пара на нем измята, будто он спал в ней, а голенища у высоких коричневых валенок по краю рваные.

Скорее всего, что он председатель второго, слабого колхоза.

И хотя по наружности и костюму грешно судить о человеке, я сразу же зачисляю его в разряд людей во всех отношениях пренеприятных.

Мне хорошо известен этот тип мелкого деревенского бюрократа, полуграмотного, нахватавшегося митинговых фраз и канцелярских оборотов. Время его отошло, потому что за последние годы все больше и больше образованной молодежи остается работать в деревне. Достаточно взглянуть на соседей этого, видать по всему, обозленного неудачника, — он полагает, конечно, что достоин значительных степеней, — достаточно посмотреть на молодую женщину и двух молодых мужчин, чтобы установить истинное соотношение сил. Их ведь здесь все-таки трое, а он — один!

Крепкие, чисто и ладно одетые ребята, они тесно сидят рядышком, переговариваются шепотком, с веселым любопытством поглядывают вокруг.

Василий Васильевич шутливо замечает, что оба колхоза, надо надеяться, не живут, как Дубровский… «С Троекуровым!» — подсказывает молодая женщина. Должно быть, ей лет двадцать пять, но она и теперь еще чем-то напоминает школьницу, основательно, на всю жизнь, запомнившую то, чему ее учили. У нее простое, свежее лицо, уже загоревшее на весеннем солнце, ясные глаза, негустые — косы с узкими ленточками, уложенные венком.

Неприятный мне человек, председатель колхоза, как я думаю, поведя глазами, с каким-то сонным, угрюмым пренебрежением смотрит на женщину.

Тут Василий Васильевич обращается к нему, спрашивает, как, по его мнению, отнесется Фрол Ионыч к возникшей здесь мысли, чтобы им объединиться с. соседями, и я понимаю, что ошибся, что этот человек и есть секретарь партийной организации богатого колхоза. Впрочем, что до его характеристики, то едва ли я, к сожалению, согрешил против истины.

Не произнеся ни слова, человек этот «добродетельно» и возмущенно пожимает плечами и приподнимает брови! тем самым, что называется, с ходу «продает» своего товарища по работе, старейшего из местных председателей.

Но Василий Васильевич снова спрашивает, говорил ли секретарь с Фролом Ионычем на эту тему, оказывал ли на него необходимое партийное влияние. Однако секретарь партийной организации норовит уйти от прямого ответа, невнятно бормочет, что Фрол Ионыч, мол, беспартийный, как же ему, секретарю, на беспартийного влиять, ничего он с ним поделать не может. Василий Васильевич говорит, что как же это так, партия, получается, сама по себе, а беспартийные тоже сами по себе, партия на них не влияет, не воспитывает их, не ведет за собой. Но секретарь как будто не слышит этих слов.

До этого он сидел дремлющий, насупленный, а тут вдруг оживился. Он вытягивает длинную, вылезающую из рукава бледную руку и, помахивая тяжелым красным кулаком, говорит сквозь зубы, с каким-то злым наслаждением: «Был бы он партийный… я бы его вызвал… поставил по команде «смирно»…»

В это время входит председатель райисполкома.

Мне вспоминается его предшественник Фетисов, скандально провалившийся на прошлогодних выборах. Почему-то на память пришло, как в позапрошлом году, в сенокос, повстречался он мне в городе. Маленький, остролицый, с преждевременной плешинкой, накрытой прядью светлых волос, чрезвычайно деловито и озабоченно бежал он куда-то своей торопливой побежкой. Едва мы поздоровались, как он объявил, что у Ивана Федосеевича с сеноуборкой плохо: в прошлом году на сегодняшнее число было скошено и заскирдовано столько-то тонн, а в нынешнем — всего лишь столько-то. Он добавил еще, что вот… надо домой заскочить, перекусить — и сразу в колхоз!

Я представил себе тогда Ивана Федосеевича, опытнейшего хозяина, комсомольца первых лет революции и члена партии с середины двадцатых годов, — представил себе крестьянскую его иронию, начитанность талантливого самоучки и подумал, каким словцом, какой цитатой из Щедрина или Демьяна Бедного встретит он этого бодрого воробышка, приехавшего, как принято говорить, «организовать народ и добиться перелома». Однажды Фетисов, выступая по поводу заготовки торфа, то и дело произносил такие слова, как «патриотизм», «трудовой энтузиазм», в связи с чем Иван Федосеевич напомнил мне то место из «Войны и мира», где Беннигсен на совете в Филях ораторствует о «священной древней столице России», а Кутузов повторяет сердитым голосом слова Беннигсена и этим указывает на фальшивую ноту этих слов.

Воспоминания отвлекли меня несколько от того, что происходит в кабинете, и я не сразу могу установить, почему вдруг все замолчали и смотрят на самого молодого из приезжих мужчин, который, смутясь, потупил голову.

Ростом он невысок, но выглядит на редкость крепким, подобранным, — так и видишь его прыгающим через барьер или бегущим за футбольным мячом. Впечатление спортивности усиливает еще смуглота кожи, коротко остриженные на затылке волосы. Тесная вылинявшая гимнастерка выдает в нем недавнего солдата, и это наводит на мысль, что молодой человек отличается цепкой хозяйственностью* работает топором, заступом, понимает в моторах.

Да ведь он и есть председатель второго колхоза.

Василий Васильевич, вероятно повторяя вопрос, говорит: «Что же ты… против?» — на что ему горячо, словно старшая сестра, вступившаяся за не очень речистого брата, возражает молодая женщина: «Нет, нет… Что вы!»

Она, конечно, в этом колхозе секретарь партийной организации.

И второй молодой мужчина, одетый в такой же китель, как у секретаря райкома, подтверждает, что председатель колхоза не против объединения, понимает всю его необходимость и выгодность, о чем они втроем не раз толковали. Ихнему колхозу тракторов не купить, да и земли у них не так много, чтобы тракторы себя оправдали, не простаивали.

Он говорит внятно, хотя и негромко, чем-то напоминает исправного и деликатного учителя, чуть застенчивого на людях. Теперь уж, мне кажется, и гадать нечего: этот молодой человек — председатель сельсовета.

Здесь, вскинув глазами, начинает вдруг говорить симпатичный мне демобилизованный солдат, о котором я тут же узнаю у Василия Васильевича, что около двух лет назад, вернувшись из армии, он вызвался работать в плохоньком колхозе и постепенно наладил там хозяйство. «Лесу мы на зиму навозили, — говорит он как бы через силу, — двор хотели строить…»