Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России

Тот, под одеялом рыжим, закашлялся глухо, а бородатый собрал морщины на лбу удивленной гармоникой, оглянулся на дверь и перебил Дивеева убежденно:

— Называется это: болезнь!

— Нет, я не болен, нет! — остановил его рукой Дивеев. — Только сердце… они мне пробили… Нет, я отравлен… Это лысый с носом, — это он… Белая чашка!.. Вот она!.. (Тут чашку он бросил на пол.) Очень тянет сердце.

— Куда же все-таки тянет? — спросил бородатый.

— Куда?.. Как куда?.. К спине, разумеется… к позвоночному столбу… К столбу, а там — на цепь!.. На железную цепь… Где это был дом из стекла и железа?.. Недавно… Очень светлый, — необычайно!.. Из стекла и железа… Как в Америке… Это вечно!.. Это почти вечно… А здесь паутина кругом, и никто не снимет… Даже летает перед глазами… Вот!.. Вот она… Вот!..

Он сделал рукой свой привычный хватательный жест и руку, сжатую в кулак, протянул бородатому. Тот встал опасливо и показался похожим на пристава вчерашнего, когда встал, и, только теперь заметив это, Дивеев протянул немного грустно и несколько насмешливо:

— Ах, та-ак!.. Вот это кто?.. Пристав?.. Поздравляю!.. А где же ваш перстень-печатка?.. (Он схватил его за руку.) Нет?.. Сняли?.. Это он!.. Молодой, в шапочке!..

— Ишь, что болезнь делает! (Бородатый вырвал руку.) А почему все-таки начальство к этому без внимания?.. Такой и убить может! Эй!.. И убьет — не дорого возьмет!..

— Может убить? — подхватил Дивеев испуганно. — Неужели?.. Но я не поддамся, нет!..

Но остановился пораженный и безмолвный, когда отворилась дверь и увидал он освещенную косым лучом сзади рукоять револьвера в открытой кобуре, а около нее кого-то… кого-то очень длинного в черном.

Он прошептал ошеломленно:

— Конечно… Они — везде…

И сел бессильно на койку.

А вошедший спросил зловеще:

— Это кто тут сейчас издавал крики?.. А?..

И даже больной животом стянул с головы одеяло и открыл мутное в сумерках безбровое бабье лицо.

— Как можно такого чтобы в больницу?.. — горячо сказал длинному в черном бородатый, как пристав. — Такой и убьет — не дорого возьмет!.. Ходуном ходит!..

— Тты!.. Тты что это? — приблизил к лицу Дивеева сверкнувшие белые руки длинный в черном, и Дивееву стало трудно дышать, и он упал поперек койки.

— Чашку разбил! — протянул бородатый.

— Чашки казенные би-ить!..

И вдруг откуда-то мальчишечье:

— А вы как смеете больного бить?

— Как смеет, да! — бормотнул Дивеев, не подняв головы.

— А ты что за указ такой? — рванулся длинный к парнишке с животом, и так яростно, что Дивеев замер от страха.

Но мальчишеский голос еще выше:

— А такой указ!.. Тюремного врача сюда давай, а не дерись!.. И фельдшер ушел!.. Порядки!..

— А ты для порядка сюда заперт? Ты — начальство?..

Кричали друг на друга еще, — не понял Дивеев, что — как камни в уши… Он все лежал поперек койки, очень неловко, и голова остро болела в висках: просто щелкал там обруч железный за разом раз, за разом раз…

И когда стало тихо наконец, — черный и длинный ушел, — и можно уж было открыть глаза, увидел Дивеев, что лежит он головой на подушке не поперек, а вдоль койки, — светло: горит лампа, — бородатый около сидит согнувшись…

Ясно Дивееву, что это — сапожник Вихорев с 5-й линии. У него на вывеске над сапогом надпись: «Друг студентов»…

— Друг студентов! — внезапно сказал ему Дивеев. — А за подметки полтора рубля!.. И не стыдно?.. Но что же подметки твои перед Кельнским собором… Готика!.. Шедевр!.. Ага!.. И ведь можно совсем без подметок… А если на фронтоне посадить павлинов?.. И райских птиц… из гипса… Но можно ведь и раскрасить!.. Элинька!.. Я тебе говорю!.. Сейчас же принеси мой рейсфедер!..

— Эх!.. — скорбно мотнул головой бородатый. — Чистое горе теперь будет с таким!.. И не уснешь!..

К ночи Дмитрию Иванычу удалось успокоить Дивеева. Но утром припадок буйства был уже сильнее, и в больничную камеру пришли тюремный врач и смотритель.

Дивеев их заметил: вошли двое… Один невысокий, тщедушный, другой важный крупный старик в погонах белых на черной шинели… Дивеев перед этим горячо говорил фельдшеру о павлинах и волчьих шубах и был ошеломлен приходом новых двух, важных… Он замолк и попятился к стенке. В руках у важного в погонах была черная палка с костяным набалдашником, вся сверху донизу в золотых монограммах. Смотритель, из бывших военных, имел уже легкий удар и слегка волочил левую ногу, дослуживал последний год, выслуживал полную пенсию и в помощь ноге носил палку; но Дивеева она приковала, — черная с монограммами, — скользнет бегучим взглядом по двум новым лицам и упрется в палку… Оба новые стояли в фуражках с кокардами, как было недавно у самого Дивеева, но теперь это казалось ему необычайным: фуражки с кокардами!..

Он заметил, что и бородатый стоит навытяжку, и Дмитрий Иваныч сказал было:

— Да… вот явление…

И выжидательно застыл.

А важный старик заговорил очень отчетливо и громко:

— Может быть, вздумает повеситься на простыне или же, скажем, отравиться… пиши тогда бумаги… и неприятность!.. А может быть, и подделка?

— Тем-пе-ра-туры не подделает! — угрожающе подбросил голову другой, тщедушный, с лицом, рассекающим воздух без затруднения, острым, как корабельный нос, и поглядел на него остро: — Этот больной?

А лысый, с носом красным, бормотнул вполголоса:

— Кажется, острое, Александр Филиппыч!

— Острое? — повторил старик и стукнул палкой.

— Острое — тогда капут, — сказал низенький бодро.

— Ка-пу-ут?.. Вот видите как!.. — и старик запустил в рот весь свой седой левый ус и стал его жевать медленно.

— Температура? — спросил лысого низенький.

— Сегодня не мерил… Но, видно, порядочная!..

И заметался лысый, а низенький важно:

— Как же вы так!.. Надо смерить… А ну, сядь-ка, братец!

И перед самым лицом Дивеева разрезал воздух снизу вверх.

Это не понравилось Дивееву… Это заставило его прошептать: «Не поддамся!..» Потом он крикнул надменно:

— Я — «вы»!.. Я — «вы», а не «ты»!..

— Это — чиновник! — улыбнулся лысый и тут же что-то протянул низенькому.

А важный старик промямлил:

— Эге-ге, брат… «вы-ы»!

При этом вытащил левый ус, покрутил его слегка и тут же засунул в рот правый.

Но низенький сказал примирительно:

— «Вы» — так «вы»… Присядьте на койку!

Тогда Дивеев поклонился, точно в гостях, и сел, но металлический футляр термометра, блеснувший в руках низенького, его испугал.

Он крикнул только:

— В сердце! — и вскочил.

Потом он хитро отпрыгнул к самой стене и забормотал:

— Нет! Нет!.. Нет, я не поддамся!

— Явное помрачение сознания, — важно сказал низенький старику с палкой.

А старик с палкой закручивал правый ус, и глаза у него были как две гимназических пуговицы.

Он отозвался: