Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России

— Там пытайте…

Извозчик Макухина стал в ряд других извозчиков, а они с Натальей Львовной вошли во двор.

— Никогда здесь не приходилось бывать, однако дело большое! — оглянулся кругом Макухин.

Больница была целый городок.

Из подстриженных садиков выступали белые корпуса казенной стройки, здесь, за городом, очень крупные. Дорожки, усыпанные мелкими желтыми морскими ракушками вместо песка; аккуратные палисадники, обнесенные деревянными резными оградами… Но вблизи корпусов этих не цветами пахло, — иодоформом… Этот едкий и застарелый, видимо, запах пропитал тут, казалось, все стены домов, даже таких, на которых чернели надписи: «Контора», «Смотритель», «Старший врач».

День был солнечный, очень яркий (день, даже в камере 3-й ослепивший Дивеева); не верилось в такой день не только Наталье Львовне, — даже Макухину, чтобы мог умереть Илья. И однако, когда вошли они в главный трехэтажный корпус больницы, в полутемный, похожий на туннель коридор нижнего этажа, с асфальтовым гулким полом, и спросили (Наталья Львовна, конечно), где найти доставленного вчера раненого, вихрастый фельдшерский ученик, быстро несший куда-то гирлянду пузырьков с сигнатурками, бросил на ходу:

— Умер.

Наталья Львовна ахнула и покачнулась, Макухин ее поддержал, но не поверил.

— Постойте, — как умер?

— Вчера, в десять вечера…

— Когда звонили по телефону?.. Не может быть!..

— Не мо-жет бы-ыть! — воскликнула и Наталья Львовна.

— Как не может быть, когда я говорю? — даже обиделся ученик. — Рабочий с завода — Сидорюк…

И помчался дальше, звонко шагая.

Наталья Львовна отвердела в руках Макухина, ожила, но вся дрожала от испуга. Макухин видел, каким страшным казался ей теперь этот больничный туннель из асфальта, иодоформа и серых стен.

— Не он! Только ляпает зря… Мальчишка!..

Ясно стало, что Илья не может умереть, потому что как же тогда будет Наталья Львовна?

В туннеле больничном непонятно было, что начать и куда идти. Нужно было спросить еще кого-то… И вот — опять тяжелые, но гулкие шаги: с лестницы боковой вошел в коридор большой старик в шапке мохнатой, в шубе.

— Тот самый, — узнал его Макухин. — Вчерашний… На вокзале который…

И Наталья Львовна сразу рванулась из его рук к старику. Старик уходил из коридора наружу, уже визжали блоком двери, они почти бежали, его догоняя, — и, вот опять яркость дня, и хруст и желтизна ракушек под ногами, и пестрят палисадники и стены корпусов, и лохматый старик глядит на них поочередно голубыми, как у селезня, но злыми глазами.

— Мы — к вам… — начал было Макухин, берясь за свою высокую шапку из каракуля.

— А-а… это на вокзале там… Узнал! — раздул ноздри старик, не поднимая руки к лохматой куньей шапке.

— Как его здоровье?.. Ради бога!.. — молила Наталья Львовна; маленькая котиковая шапочка непрочно держалась на правой стороне ее прически, готовая упасть.

— Здоровье?.. Как масло коровье!.. — очень зло поглядел на нее Асклепиодот.

— Вы сейчас от него? Вам что-нибудь сказали?.. Ради бога!..

— Сказали-с… От него, от него-с!.. Но видать его не видал: не допустили… Родного дядю не допустили, — может быть, вас допустят… Вы ему кто приходитесь, Илье?..

Он говорил шумовато, как всегда, и выныривал шеей из воротника шубы после каждой фразы.

— Если вас, дядю, не допустили, то меня, значит, и подавно!.. Значит, он очень плох, Илья!.. Боже мой!

И как-то сами собой покатились по ее щекам частые слезы.

— Сказали: «Особых причин для беспокойства нет»… Так буквально сказали, — смягчился старик, следя за ее слезами, как они катились по щекам и падали. — Буквально именно так: «особых причин»… Неособые, поэтому, остаются… Одну пулю, изволите видеть, нашли на диване, другая — в шубе застряла, а третья — собачка — в нем…

— В нем?..

— Но сидит, однако, под кожей: нащупали… Сегодня достанут…

— Ну слава богу!.. — перекрестилась Наталья Львовна.

— Слава богу!.. И я точь-в-точь то же сказал… А вы, стало быть, с моим племянником хорошо знакомы?

— Еще бы!.. Я!..

— У-г-у… Та-ак… Да вы уж и с этим, с Алексеем-то Иванычем проклятым, не знакомы ли?

— И с ним знакома…

— Так вот через кого, стало быть, племянник-то мой… — приготовился сказать что-то ядовитое очень Асклепиодот, но Наталья Львовна перебила его, как будто сожалеющим тоном:

— Не через меня, — нет!.. Не через меня!..

А Макухин в этот самый момент вспомнил наконец, где он видел этого шумоватого старика раньше, и сказал медленно:

— Как будто видал я где-то вашу личность… Кажись, судно одно мы с вами не поделили в Керчи: вы его под хлеб фрахтовали, а я под камень…

— А-а, хлюст козырей!.. — вдруг дружелюбно хлопнул по плечу Макухина старик. — «Николая» у меня перебил, помню!.. Ну, хорошо, что не грек!.. Поэтому я тогда уступил: вижу, — свой!.. А греку ни за что бы не дался… Помню!..

Но вдруг еще что-то, видимо, вспомнил, потому что добавил, спохватясь:

— Надо мне тут в одно место слетать…

И, повернувшись к одному из корпусов, вдруг пошел не прощаясь, даже не кивнув шапкой.

— Когда же… Когда же его можно увидеть? — крикнула вслед ему Наталья Львовна. — Сегодня нельзя?

Старик остановился на полушаге, стал вполоборота и отозвался вполголоса, но едко, метнув в нее селезневый взгляд:

— А вам какая же экстренность сейчас его тревожить?.. Раз «особых причин», сказано, нет, — увидитесь в свое время.

И Наталья Львовна поклонилась ему почтительно, опять сказавши:

— Ну, слава богу, что нет!..

Это потому, что вспомнила она вдруг очень ярко разбитую ее пулей розовую лампадку и кошку с задранным кверху стремительным хвостом.

И Макухину сказала она кротко:

— Ну что же, поедем? — и пошла к воротам, но когда дошла уже, прокричал ей вслед Асклепиодот:

— В хирургическом отделении!.. В этом корпусе — второй этаж!.. А приемный день — четверг!.. В три часа!..

И, обернувшись на его крик, еще два раз подряд поклонилась ему Наталья Львовна почтительно, как девочка, и безмолвно.

— Теперь куда же? В тюрьму?.. Как там Алексей Иваныч бедный… Он, наверное, там уже? — спросила Наталья Львовна Макухина, когда отъехали они от ворот больницы.

Макухин отозвался:

— Подождем денек, — зачем спешить… Алексею Иванычу теперь сидеть долго: успеем.

— Долго?.. Как долго?

— До суда… сколько там, пока следствие… Полгода… может быть, год.

— Си-деть до су-да го-од? — испугалась она и заглянула ему в лицо, не шутит ли.

— Сидят люди!.. Ну, раз, конечно, раненый поправится, суд ему гораздо легче будет.

— Да ведь он и сам болен!

— На суде разберут.

— А теперь?.. Надо поехать к адвокату!.. — вспомнила Наталья Львовна и добавила:

— Как же это: на суде разберут, а до суда целый год сидеть?