Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)

Они бродили по садам, скверам и набережным до восхода солнца. Утомленные, притихшие, медленно шли по сонному проспекту, держа курс на институт. Станет или не станет он родным домом?

Войдя на мост, Алёна невольно приостановилась.

Сквозь прозрачные перистые облака золотился и розовел край неба. Город ещё спал в утренней бледно-сиреневой дымке. Стройные ряды неярко окрашенных домов, тёмные пятна земли, светло-серую полосу гранита над водой неясно отражала река — широкая, гладкая, будто неподвижная в ранний утренний час. Алёна не могла бы точно сказать, чем именно поразил её город, но в это утро она впервые увидела его своеобразие, строгость, простоту и то неуловимое, что не определить словами и потому называют душой города, то, в чём проступают черты создавших его поколений и что говорит о себе сегодняшний день. И, удивлённая величавой и скромной, покойной и трепетной красотой этого города, она вдруг почувствовала и прелесть светлого северного неба над ним.

— Как хорошо, даже плакать хочется! — тихо проговорила Глаша, обняв сзади Алёну.

— Да. Прекрасный город! — сказала Алёна.

— Я знал! Он не может не понравиться! Его нельзя не любить! — торжествовал Валерий. — Вы и море наше полюбите!..

Алёна резко повернулась к нему. В воскресенье, когда ездили за город, она онемела, увидев это так называемое море — бесцветное, тусклое, тихое, как пруд. Стало попросту жаль Валерия, влюбленного в этакую серятину, она ничего не сказала, заметила только, что совсем иначе представляла себе здешнее море. Сейчас слова Валерия возмутили её.

— Нет уж! Море ваше только ночью по ошибке можно принять за настоящее!

Валерий посмотрел так, словно она ударила его.

— А уж ваше… с конфетных коробок!..

— Коробок! — Алёна задохнулась от обиды. — Конфетных?.. Это Пушкин писал про конфеты: «свободная стихия» — да? «И своды скал, и моря блеск лазурный…» — конфеты? А Маяковский? Да что с вами говорить!

— Так ведь вам и город тоже не сразу понравился! — насмешливо перебил Валерий.

— Город — другое дело! Сразу не поймешь, когда такой большой! А уж море я как-нибудь разберу.

Не только обида за свое море была причиной Алёниной горячности, она с опозданием рассердилась на то, что Валерий так самоуверенно разговаривает и всё о себе, о своём. Ведь она же признаёт, что город чудесный.

— Вы несправедливый… потому что… эгоист! — Она взяла под руку Глашу и потащила за собой подругу, оглядывавшуюся на озадаченных мальчиков.

Тихонько пробираясь по коридору общежития, Алёна всё думала о Вале — её не допустили к конкурсу. Глаша, точно угадав мысли Алёны, прошептала:

— Как-то наша Валентина?

Едва они приоткрыли дверь в свою комнату, как услышали тихий, но весёлый голос:

— Свиньи полосатые, где пропадали? Хрюшки, а не товарищи! — Валя села в постели и со смехом погрозила кулаком. — Ждала, ждала, потом пошла вниз — оказывается, всё у вас чу́дно, а самих и след простыл.

— Валечка! — Глаша бросилась к ней, обняла её и затараторила: — Свиньи, конечно! Ой, ты прости! Но как-то получилось… Нас позвали… мы и пошли… И вот… Но вообще-то мы свиньи!

Алёна стояла посреди комнаты с опущенными руками, смотрела на Валю и не знала, что сказать, — безобразие: Валя о них беспокоилась, а они…

— Да вы за меня не переживайте, девочки, вышло-то здорово! — Валентина поправила сползшую с плеча бретельку и, тряхнув головой, откинула волосы со лба. — Я, когда узнавала про вас, встретила на лестнице Соколову. Набралась нахальства, сказала: «Мне очень нужно с вами поговорить».

— Ну и? — в один голос воскликнули Алёна и Глаша.

— Вот вам и «ну»! Счастливые, что будете у неё учиться!

— Ну а ты-то? — перебила Глаша. — Ты?

— Поступаю на театроведческий факультет — вот! Не только актрисы работают в театре. — Валя говорила с шутливым вызовом, но, видимо, старалась доказать подругам и себе самой, что всё у неё складывается отлично. — Образованные критики тоже нужны. Вот стану про вас статьи писать — держитесь тогда!

— Ох, только бы попасть! — простонала Глаша — Ты умница, тебе вот можно и на театроведческий, а мы…

— Поступите на актёрский, — твердо сказала Валя. — И давайте спать! С ума сойти — шесть скоро!

Для конкурса нужно было приготовить небольшие сцены из пьес.

— Кого затрудняет выбор отрывков, поможем, посоветуем, — сказала Галина Ивановна — режиссёр, в группу которой попала Алёна. — Ну и работать, репетировать тоже, конечно, поможем. Ищите партнёров, договаривайтесь.

В одной группе с Алёной из знакомых ей был только Валерий, но после вчерашней ссоры она демонстративно не обращала на него внимания. Он хотя и смотрел на неё довольно упорно, однако не подходил. С ним очень хорошо бы сыграть сцену Бесприданницы и Паратова, или Виолы с Орсино, или… Кати с Горбуновым…

— Давайте попробуем с вами! — мальчишески хрипловатым голосом обратился к Алёне паренёк, вихрастый и курносый, теребя застёжку-«молнию» на своей голубой курточке.

Она не знала ещё, что ответить, но в эту минуту увидела, как к Валерию подошла Зина Патокина, нарядная, опять в новом платье.

— Давайте, — решила Алёна. — Давайте… Как вас зовут?.. Давайте, Эдик, выбирать.

Они отошли к стенке и сели на какой-то ящик.

Тут же, мысленно прикинув сцены, которые ей хотелось бы сыграть, Алёна подумала, что с этим мальчиком ничего не выйдет. Он почти одного с ней роста, но такой узенький, что кажется вдвое меньше. Он чем-то напоминал ей братишку, десятилетнего Стёпку; когда тот не слушался, она без труда брала его в охапку и запирала в чулане, нанося этим страшное оскорбление мальчишескому самолюбию. Что же тут можно придумать? Какую пьесу можно играть с этим… «цыплёнком»? А «цыплёнок» неожиданно засыпал её предложениями:

— Хотите — Снегурочку и Мизгиря? Нет? Ну а если Таня с Германом? Не нравится? А ещё можно Полиньку и Жадова… Ну, Герду и Кая? А может… в школе я играл Митрофанушку…

До сих пор Алёна только мотала головой, отвергая его предложения, но тут уже не выдержала:

— А я — маменьку вашу? Вы что?..

Зина Патокина, держа под руку Валерия, подошла к столу Галины Ивановны, и на всю аудиторию прозвучал её голос:

— Скажите, пожалуйста, можно из «Офицера флота» объяснения Кати с Горбуновым?

— У памятника? Отлично. Значит, записываем, — ответила Галина Ивановна.

И тут Алёна до конца поняла весь ужас своего положения: роли, которые она могла бы пережить всей душой, выразить все чувства, на какие способна, нельзя играть с таким партнёром. Он, не унывая, подпрыгивал на скрипучем ящике и продолжал:

— Можно «Сказку о правде» — Зоя с Алёшей, можно Любовь Яровую с мужем…

Алёна мрачнела и мрачнела — ничего-то он не понимает. Мизгирь, которого Снегурочка свободно возьмёт на руки!.. Жадов! Яровой! «Кошмар!» — сказала бы Глаша.