Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Ну, много ли на них привезешь соломы и бревен? Больше смеха, чем дела.

— Хоть что-нибудь… А больше ведь никаких транспортных средств нет у нас. Конечно, помощь скромная, и придется несчастным нижним чинам тащить все на руках.

— Как? Бревна тащить на руках? Пятнадцать верст тащить по такой грязи? — больше испугался, чем удивился Ливенцев.

— А что же делать, когда больше нечего делать?

— Ковалевский что-нибудь другое придумает, подождите… Он сейчас где?

— Приказ Ковалевского я и исполняю, — инициатива тут не моя. А он сам сейчас в штабе дивизии на совещании командиров полков.

— Он, кажется, что-то нервничает? — осторожно и вполголоса спросил Ливенцев.

— Очень, — также вполголоса ответил Ваня. — Ведь, по его словам, выходит, что к атаке мы совершенно не готовы, а между тем…

— Что между тем? Говорите, — мы свои люди.

— Атака назначена через три дня, — на ухо ему прошептал Ваня. — Все время только гнались за внезапностью, а от этой внезапности может выиграть только противник, раз у нас ничего как следует не готово.

— Что же намерен делать Ковалевский?

— Пока он рвет и мечет. Можно вообразить, что он там говорит, на совещании! Прежде всего ведь надо перебросить через речку Ольховец двуколки, кухни, артиллерию, а как, когда там тридцать сажен топи? Ведь бревна мы готовим не на окопы, а все на ту же переправу через Ольховец. На окопы бревна тратить, — это для нас мотовство, роскошь. Тут хотя бы через топь перебраться без особых потерь на глазах у противника.

— А разве понтонов нам не могут дать?

— Куда там понтоны! Они есть в корпусе, только их берегут для реки Стрыпы, а до Стрыпы поди-ка, сначала допрыгай.

— Так что не лишено вероятия, что командиры полков на совещании у начдива придут к решению — в наступление ни в коем случае не идти, пока…

Ваня не дал Ливенцеву закончить его соображения, — слегка ударил его по спине ладонью и отошел.

Между тем совещание в штабе дивизии было действительно бурным, о чем Ливенцев узнал на другой же день.

«При таких условиях в наступление идти совершенно немыслимо!» — раздавались на совещании бунтарские слова; и говорил их не кто иной, как полковник Ковалевский, ссылаясь на фешинскую разведку, на отсутствие дорог в тылу, на распутицу.

Он говорил:

— Для меня совершенно ясна мысль этой зимней операции. Взят участок фронта наиболее топкий, но нельзя же, чтобы он был до того топкий, что даже непроходим! Взят участок фронта с наименее активным противником, но вот, по данным рекогносцировки, мы видим, что этот наименее активный противник оказался очень активен! Мало того, что позиции выбраны им чрезвычайно умно, они еще и укреплены чрезвычайно сильно. Надежды на тяжелую артиллерию? У меня они тоже были. Но они рассеялись во время марша от станции Ярмолинцы. Базировать всю зимнюю операцию большого масштаба на станцию в пяти дневных переходах от фронта, что же это такое, как не чрезвычайное легкомыслие? Мы терпели неудачу за неудачей на германском фронте почему? Потому что германцы вводили в дело набранные в тылу большие силы на том или ином небольшом участке нашего фронта и неизменно прорывали наш фронт. Мы затеяли сделать то же самое, мы собрали большую свежую армию и готовимся бросить ее на прорыв. Но у германцев сзади их фронта прекрасно развитая сеть железных и шоссейных дорог! Но за германской тяжелой артиллерией на десятки верст тянутся непрерывно один за другим грузовики со снарядами, а у нас что? Разве мы не видели, какая пробка образовалась даже на той же несчастной станции Ярмолинцы? Стоят вагоны со снарядами несколько дней, — только вдумайтесь в это — несколько дней! — и их не в состоянии разгрузить. Мы начнем наступление, и как раз в тот момент, когда нам до зарезу нужна будет поддержка тяжелых пушек и гаубиц, они будут молчать, а снаряды для них будут лежать на станции Ярмолинцы или в лучшем случае в Городке, когда туда дотянут, наконец, ширококолейку, но их не будет на фронте. И нам придется посылать пехоту, делать совершенно невозможное, то есть, попросту, заведомо губить полки, чтобы в сотый раз доказать всем уже известное, что пехота позиций с неповрежденной проволокой в несколько рядов взять не может. Вот для этого только, значит, мы затрачивали столько энергии на обучение своих людей, для этого создали прекраснейший боевой материал из ополчения, чтобы бросить его просто в грязь, как мусор?.. Когда германцы заняли Вильну, они не пошли дальше ввиду наступавшей зимы и перед Вильной устроили окопы, но чем и как? Окопной машиной. Проходила машина, а за ней оставался след в виде окопа глубиною в сажень. И окопы эти тут же бетонировались и накрывались. Мы же должны заставлять своих прекрасных солдат рыть окопы саперными лопатками в такой раскисшей земле, которая плывет и сплывается и будет их засасывать, а мы не имеем даже дерева, чтобы укрепить стенки окопов, не говоря уже о бетоне! Нужно же было иметь хоть сколько-нибудь воображения, воображения, да, чтобы представить, как можно провести подобную операцию на деле, а не только соображение о том, какой она вызовет эффект в Румынии! В результате так плохо подготовленной операции эффект может быть только один — отрицательный, и хитроумная красавица эта, от которой в боевом отношении ждать серьезной помощи очень наивно, — упадет в объятия того же Вильгельма, как и Болгария!..

Пока Ковалевский говорил это, семеро его слушателей разнообразно крутили усы или утюжили бороды. У каждого из них была своя, большая или меньшая, оторопь от всего того, что они видели кругом, но оторопь эта была не совсем ясной, расплывчатой; после слов Ковалевского она принимала определенные очертания, однако до того нежелательные, что генерал Котович сказал, подняв бороду к носу:

— Нельзя так мрачно смотреть на вещи, нельзя!.. Вы очень сгущаете, сгущаете краски, Константин Петрович! Очень! Так нельзя!

Это был добрый благообразный старец. Когда-то в ранней молодости он во время русско-турецкой войны провел месяца три в Бухаресте. Прекрасные воспоминания сохранились у него об этом веселом городе. Между тем ведь тогда тоже была тяжелая война: Шипка, Плевна, Осман-паша… Сколько было поражений, сколько потерь, однако кончилось благополучно. Он считал, что у него тоже есть военный опыт. Наконец, и в полевом уставе предусматривается случай, когда нам может быть тяжело, но…

— Врагу нашему тоже нелегко будет, когда мы засыпем его тяжелыми снарядами, и вы увидите, как это все обернется на деле, а не в теории. Теория всегда бывает прямолинейна, вот именно прямолинейна, а практика всю эту прямолинейность нивелирует: там уголок отрежет, здесь отрежет, — смотришь, и вышло именно так, как надо.