Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Теория всегда прямолинейна, совершенно верно, — подхватил Ковалевский, — но разве это ваше замечание относится ко мне? Разве я сочинял оперативный план? Я ведь не сижу уже в штабе, я не теоретик больше, я практик, и я всячески постараюсь, конечно, содействовать… выполнению даже и такого плана, если переменить его нельзя, потому что он не сулит удачи… Но я хотел бы одного, — прошу не понять меня превратно, — чтобы в план этот были внесены существенные поправки.

— О каких поправках мы можем подымать вопрос, — не понимаю, — удивился полковник Палей, начальник штаба дивизии, тоже генштабист, низенький, плотный, чернобородый полтавец. — Хорош или нет план, но ведь расчет делался только на тяжелую артиллерию и внезапность.

Матерый здоровяк Фешин поглядел на него прищурясь и сказал веско:

— Эх, уж эта внезапность! Фантазия. Штабная наивность… Неужели кто-нибудь серьезно может рассчитывать на то положение, — явно нелепое, — что противник не знает о приходе на фронт целой армии, чуть не в двести тысяч? За круглых идиотов, что ли, считают австрийцев? Да у них шпионаж поставлен на пять с плюсом!

— Я не отрицаю, что австрийцы могут знать, что пришло подкрепление…

— Хорошо подкрепление, — целая армия! Тоже иголочка в возу сена!

— Но они не знают, что наступление назначено через три дня, — закончил Палей.

— Узнают. Сразу узнают, как начнут их обкладывать ураганным огнем, — вставил Ковалевский.

Фешин же добавил:

— А раньше незачем им и беспокоиться: их позиции неприступны.

— Но ведь пока что это только ваше личное, притом единственное, мнение, что они неприступны, Семен Афанасьевич, — мягко заметил Котович. — Мнение же штаба фронта совсем иное.

— Да, иное, иное мнение! И этот вопрос — приступны, неприступны — мы оставим совсем. Он для нас лишний, — очень решительно выступил вдруг Баснин и даже стукнул толстой ладонью о ребро стола и усиленно замигал выкаченным черным маслянистым правым глазом. — Наша задача — эти позиции взять и наступать дальше, в долину Стрыпы!

Ковалевскому никогда раньше не случалось видеть этого грузного, ожирелого старика таким воинственным, но он непритворно испугался, когда старик, запинаясь от охватившего его азарта, вдруг обратился к Котовичу:

— Прошу передать руководство… общее руководство… всей артиллерией дивизии… мне!

— Вот наконец-то разговор наш ставится на деловую почву, — заметно обрадовался Котович. — Конечно, безусловно, артиллерия вся должна быть в одних руках. — И он даже выставил вперед руки, сжал их в кулаки и притянул их к своей тощей, впалой груди, будто взял вожжи.

— Ка-ак в одних руках? Весь тяжелый дивизион? — ожесточенно поглядел на него Ковалевский.

— А где, кстати, командир дивизиона? Или вы его не приглашали на совещание, ваше превосходительство? — спросил Фешин.

— Нет, он получил приглашение, но только… он ведь старый человек, этот полковник Герасимов. Он прислал рапорт, что его всего разломало с дороги, лежит и припарки делает, хе-хе!.. Да он по существу нам теперь и не нужен! Куда ему прикажут поставить орудия, туда и поставит… Я поручаю это всецело Петру Лаврентьевичу, — любезно дотянулся благообразный Котович до жирной спины Баснина, который в ответ на это качнул своей бульдожьей головой и внушительно кашлянул.

Два других командира полков сидели все время молча и курили, прикуривая папиросы один у другого. Прямого касательства к ним совещание не имело, так как полк одного назначался в дивизионный резерв, полк другого — в резерв корпуса.

— Поскольку я представляю себе сущность предстоящей нам атаки, — сдерживаясь с видимым трудом, заговорил Ковалевский, — когда двум атакующим полкам указаны определенные участки фронта, мне кажется неопровержимо логичным разбить всю нашу тяжелую артиллерию между атакующими полками и подчинить одну ее часть Семену Афанасьевичу, другую — мне! Притом разбить на две неравные части — по важности задачи, какая выпадает на долю каждого полка. Вот мое мнение! Раз я ответственен за результат боя на своем участке атаки, я должен иметь в своем подчинении и орудия. Вот мое мнение. А если по-доз-ре-вается, что я не в состоянии управиться с артиллерией, какая мне будет отведена, то…

— Никто таких подозрений не высказал, что вы, Константин Петрович! — всплеснул руками начальник дивизии.

— Тогда зачем же мне дают няньку?

— Прошу… э-э… выбирать выражения! — тяжело глянул на Ковалевского Баснин.

— Не надо горячиться, да, преждевременно горячиться зачем? — примирительно сказал, поморщась, Котович, а Палей добавил:

— Мортиры именно так и поделены, как вы говорите, Константин Петрович: четыре на ваш участок, восемь на участок Семена Афанасьевича.

— Ка-ак так? На мой участок… где высота триста семьдесят… И только четыре мортиры? — как ужаленный вскочил Ковалевский; Фешин же скромно рассматривал заусеницы на своих ногтях и молчал. — Высота эта — ключ ко всем позициям австрийским, насколько я умею читать карты, — ко всем позициям на участке нашего корпуса, и только четыре мортиры? И почему же Семену Афанасьевичу восемь мортир, когда его задача всего-навсего занять одну деревню? Деревню Пиляву взять? Дайте мне этот участок, я его возьму с налета, и никакой тяжелой артиллерии мне не надо. Для такой пустячной задачи!

— Ого! Пустячной! Жаль, что не вы делали рекогносцировку, — зло заметил Фешин.

— Очень жаль, очень жаль, что не я! Сколько может быть австрийцев в этой Пиляве? Сторожевой отряд?.. Не больше роты? Пусть они там хотя каждую хату защищают…

— Дело совсем не в этом, — перебил Фешин. — Соображения за то, чтобы восемь мортир на моем участке сосредоточить, базировались вот на чем: Ольховец для мортир непроходим, а ваш участок за Ольховцем. Вы и четырех мортир туда не перетянете, куда же вам все двенадцать? У меня же на участке они могут спокойно разместиться и действовать сообразно обстоятельствам. Почему вы думаете, что они не подготовят вам вашей атаки на высоту триста семьдесят? Укрепления же около Пилявы надо видеть, чтобы не говорить, что пустячное дело — взять эту деревню…

Тут Фешин пустился в большие подробности касательно силы и сложности укреплений, возведенных будто бы около Пилявы; Ковалевскому же было ясно, что это одно лишь наигранное красноречие опытного командира полка, не желавшего брать на себя явно рискованной задачи с высотою триста семьдесят и заранее уступившего ее в штабе дивизии своему товарищу-генштабисту.

Спор между ними разгорелся. В спор этот вмешались и молчаливые командиры двух других полков, и Баснин, и даже совсем уже полубезжизненный лысый старичок с одышкой, генерал-майор Лядов, командир другой бригады. Фешин заявлял, между прочим, что люди его полка съели уже носимый запас сухарей, ввиду малых порций хлеба; что если не подвезут в ближайшие дни хлеба и мяса, а также перевязочных средств, то наступление вообще немыслимо. Разгоряченный спором, он даже написал на листке, выдранном из своей полевой книжки, рапорт начальнику дивизии: «Оборудование линии развертывания и перевязочных пунктов при отсутствии перевязочных средств невозможно. В этом, как и во всем другом, ярко сказывается полное отсутствие какой-либо подготовки операции со стороны тыла. Я не знаю, что предпринимается свыше, но категорически утверждаю, что голодные и обледенелые люди не могут дать того максимума работы, который я, в силу поставленной мне задачи, от них потребую!»