Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Непостижимо, — кто его мог обстрелять? — насмешливо ответил Ковалевский. — Может быть, он был в австрийской шинели? Вот высота триста семьдесят, — указал он рукой, — там пять моих рот.

— Гм… Эта, по-вашему, триста семьдесят? — спросил Вессель. — Почему же, по-нашему, это — триста семьдесят пять?.. А триста семьдесят — вот эта, левее.

— Как так триста семьдесят пять? Как левее?

— Мы руководствуемся картой… Взгляните. Вот шоссе. Вот высота триста шестьдесят шесть, вот триста восемьдесят четыре, вот триста восемьдесят два, — это на север, а на юг от шоссе — триста семьдесят пять и… триста семьдесят, о которой мы с вами спорим.

Ковалевский присмотрелся к карте, мгновенно понял, что он ошибался эти два дня, и забормотал сконфуженно:

— Абракадабра!.. Это один из моих ротных командиров сбил меня с толку. Он занял триста семьдесят пять, а прислал донесение, что триста семьдесят! Конечно, большая вина на мне, — я оказался излишне доверчив.

Он даже покраснел, до того смутила его такая явная ошибка. Но Вессель сделал вид, что не замечает этого смущения. Он только погрозил в сторону высоты триста семьдесят кулаком, добавив к этому:

— По-го-ди-те, голубчики! Теперь мы вам покажем кузькину мамашу! Раз интердикт с вас снят, мы вам пропишем… Мы вам дадим пфеферу в количестве, вами непредвиденном.

Он был так доволен, что недоразумение с этой высотой наконец разъяснилось, что готов был, кажется, пуститься в пляс. И Ковалевский, который все еще был угнетен допущенной ошибкой, сказал вдруг с подъемом:

— Вот пропишите им в самом деле, и я вам даю слово, что хотя остался у меня в резерве всего один батальон, я возьму ее этим одним батальоном, высоту триста семьдесят.

— Эту вашу мысль я буду всячески поддерживать, — сказал, откланиваясь, Вессель, крепко пожимая его руку; Герасимов был тоже, видимо, доволен тем, что оказался прав, а Гриневич, несколько излишне полный и с несколько надменным взглядом красивых карих глаз, намеренно отстав от остальных, сказал Ковалевскому недовольно:

— Я получил жалобу на вас от одного из своих офицеров, — Плевакина, штабс-капитана.

— О да, да, — Плевакин, да, — все еще не простивший себе своей оплошности с высотой 370, очень живо отозвался Ковалевский.

— Я, конечно, не мог не верить своему офицеру, но, знаете, он написал мне что-то совершенно невероятное.

— Что я его арестовал?

— Действительно? Это было?

— Да, да. И если он сделает то же, что сделал, я снова сделаю то же, что я сделал.

— Но я… я должен буду передать его жалобу по команде, — потому что, согласитесь сами…

— Сделайте одолжение, — перебил Ковалевский. — Пожалуйста, делайте, как находите нужным.

Расстались они неприязненно, но Ковалевский тут же забыл об этом, потому что, если бы даже его и признали виновным в превышении власти, сам он чувствовал за собою гораздо большую вину: высоту 370 считал он ключом ко всем австрийским позициям на этом участке фронта, и в то же время, благодаря только его настойчивым требованиям, тяжелая артиллерия ее не обстреляла ни вчера, ни третьего дня!

Он сейчас же пошел говорить о своей ошибке по телефону со штабом дивизии.

Полковник Палей был как будто даже доволен, — это уловил по его несколько насмешливому тону Ковалевский, — что самый заносчивый и самоуверенный из командиров полка дивизии так опростоволосился, — но большого значения его ошибке не придавал, потому что о высоте 370 был более скромного мнения, чем Ковалевский.

— Каждая высота тут укреплена одинаково, — система укреплений одна и та же, — зевая в трубку, говорил Палей.

— Может быть, хотя едва ли так… Но высота триста семьдесят выдвинута вперед и фланкирует все наступающие наши части, — как же можно, что вы! Ее именно и надо взять в первую голову! — горячился Ковалевский. — Я предлагаю взять ее своим полком, конечно, после основательного обстрела.

— Перед каждой головной частью та или иная высота, и она-то и кажется каждой части ключом ко всем тут позициям, — снова зевнул в трубку Палей. — Генерал Флуг настаивает на том, чтобы взять триста восемьдесят четыре. В этом есть смысл, и когда триста восемьдесят четыре будет взята, то мы зайдем австрийцам в тыл, и высоту триста семьдесят совсем не нужно будет брать, — ее и так очистят.

— Вашими бы устами мед пить. А когда же Флуг собирается брать триста восемьдесят четыре?

— Сегодня после обеда.

— Ка-ак так сегодня? Сегодня же решенный отдых.

— Да-а, об отдыхе говорилось, но… получено сообщение, что граф Ботмер подводит из своего тыла сюда большие подкрепления, — решено его предупредить.

— А как же с отдыхом? Ведь так можно вымотать всех — и нижних чинов и офицеров? Куда же к черту будут они годны через два-три дня?

— Да ведь вашему полку придется только поддерживать атакующих кадомцев, как вчера было.

— Куда же годятся кадомцы для новой атаки?

— Это уж дело Флуга и командира Кадомского полка, а не наше с вами. — Палей снова зевнул в трубку, так что слышно было, как хряснули его челюсти.

— Приятного сна! — крикнул ему Ковалевский и, соединившись со Струковым, с которым уже говорил раньше о том, как провел он ночь, Ковалевский приказал ему передать выговор прапорщику Ливенцеву за то, что своим донесением сбил его с толку: заняв, — и то лишь на гребне, — высоту 375, вполне второстепенного значения, назвал ее высотою 370 и тем ввел в заблуждение весь командный состав армии.

— Оповестить прапорщика Ливенцева, что… — начал было переспрашивать Струков, но Ковалевский перебил его резко:

— Не оповещение, — какое там к черту оповещение! — а строгий выговор с предупреждением вперед более внимательно относиться к тому, что доносит, и непроверенных сведений мне не доносить, чтобы в глупое положение меня не ставить!

Впрочем, минут через двадцать он звонил ему снова и спрашивал, передал ли он выговор Ливенцеву, а когда Струков начал извиняться, что еще не успел этого сделать, но сейчас сделает, Ковалевский прокричал ему:

— Знаете ли, отлично, что не успели, — я скажу ему об этом сам, когда зайду навестить батальон. А то эти штатские люди, эти студенты, они… они так воспитаны, что он может еще обидеться, а во время боя это нехорошо.

— Предполагается разве бой сегодня, под австрийский Новый год?

— Наступление будет вестись там же, где и вчера, — на всякий случай будьте готовы. Я вам потом сообщу, как и что. Храни вас бог!

Генерал Флуг, бывший во время японской войны начальником штаба медлительного Куропаткина, теперь, будучи корпусным командиром, проявлял большое упорство в атаке австрийских позиций. Артиллеристы под руководством Весселя еще только занимались перегруппировкой орудий, когда им приказано было в тринадцать часов открыть огонь. Однако к этому времени командиры батарей не успели еще вернуться с наблюдательных пунктов, так что даже и в четырнадцать часов обстрел начаться не мог. Артиллерийская подготовка атаки началась позже пятнадцати, но снарядов оставалось уже мало, обстрел был медленный, с поправкой каждого выстрела.