Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— А вот тут клеветнический какой-то, — ясно, что клеветнический, — как же иначе? — рапорт на вас, полковник, гм… рапорт, конечно… некоего штабс-капитана Плевакина по своему артиллерийскому начальству, будто… будто вы его за что-то арестовали и приказали… Позвольте мне посмотреть, что он тут такое написал, этот штабс-капитан Плевакин… будто приказали двум нижним чинам своего полка… я сейчас найду…

— Не трудитесь искать, я это помню, — сказал Ковалевский, — я приказал двум связистам отправить его на позиции одного своего батальона и держать там до вечера, а если он вздумает не подчиниться моему приказу, заколоть его штыками.

— Так это было, полковник? Было действительно? Вы не отрицаете?

— Нисколько!..

— Замечательно!.. Очень замечательно!

На голом темени генерала разместились вполне симметрично четыре шишки — липомы; он энергически потер их сначала одной рукой, потом другой, пожевал губами и кинулся к ручке записывать.

— Та-ак!.. Так-так-та-ак!.. Та-ак! Замечательно!

Потом он, как будто даже весьма повеселев, разнообразно работая костлявыми пальцами, вытащил из кипы бумажек еще одну, тоже обросшую, и спросил, щурясь:

— А подпоручика артиллерии Пискунова вы тоже…

— Как? И этот на меня жаловался? — удивился Ковалевский. — Ему недостаточно, что он унес свои подлые ноги и цел остался? Он в чем меня обвиняет?

— Вы меня перебили, полковник! Это, это, знаете, — это не полагается делать при дознании. Но подпоручик Пискунов рапортует, будто вы тоже приказали… вот тут есть это… одному из своих нижних чинов разбить ему голову прикладом, если он ее опустит ниже бруствера… Это тоже было?

— Насколько я помню, именно так и было и иначе не могло быть там, на позиции, во время атаки! Когда ты офицер-наблюдатель, когда от тебя зависит корректировать артиллерийский огонь, то будь ты какой угодно Пискунов, ты должен делать свое дело, а не валяться на дне окопа! — повысил голос Ковалевский.

— И вы ругали его… гм, да… вот тут он их приводит… разными крепкими словами, полковник?

— Непременно!

— Замечательно!

Когда и это показание было записано, Ковалевский спросил Лоскутова:

— Есть еще какой-нибудь рапорт на меня, ваше превосходительство?

— Мне кажется… Я так думаю, полковник, что… что вполне довольно и этих трех… — потер руки Лоскутов, и лицо его вдруг стало горестным, точно заранее он тосковал об участи, какая ожидает этого бравого на вид полковника-генштабиста.

— Тогда позвольте откланяться. А моего адъютанта я вам сейчас пришлю.

Ваня вышел, когда начался допрос Ковалевского, и, оглядывая улицу этого села, думал, как последовательно и совершенно точно передать свой разговор по телефону с Басниным так, чтобы выгородить своего командира, однако не утопить совершенно напрасно и себя.

Ковалевский вышел наружно спокойный, но по тому, как протиснул сквозь зубы: «Бывают же такие олухи на свете!» — Ваня понял, насколько сильно он взвинчен допросом. Он только качнул головой в сторону двери, и, входя к этому странно суетливому, точно страдающему пляской святого Витта, генералу, Ваня чувствовал себя не совсем уверенно.

К тому же и генерал как будто даже не ожидал, что он войдет, потому что посмотрел на него удивленно.

— Я в качестве свидетеля по делу своего командира полка, ваше превосходительство, — поспешил пророкотать Ваня.

— Сви-де-теля? Каким это образом свидетеля?.. Я вас, прапорщик, не вызывал ведь как свидетеля? — заиграл пальцами Лоскутов.

— Так точно, вызова от вас я не получал… Но это я говорил по телефону с командиром бригады, генералом Басниным и, очевидно, был им не так понят, почему он и приказал отменить обстрел высоты…

Лоскутов перебил его, всем телом приходя в движение:

— Ка-ак бы там ни было, ка-а-ак бы там ни было, э, прапорщик, суть дела совсем не в том… не в том! А кроме того… — он схватил со стола какую-то бумажку, — ваша фамилия, прапорщик?

— Сыромолотов, ваше превосходительство.

— Вот он — рапорт генерала Баснина… но в нем… (Лоскутов сильно прищурился, просматривая бумажку). В нем, видите ли, совсем ни о каком прапорщике не говорится… Одним словом, что я хочу вам сказать?.. Ваша попытка замолвить кое-что в пользу своего командира… я ее ценю, э, да… Она похвальна, прапорщик… попытка эта. Только без надобности… Вот!

Ваня понял, что ему остается только выйти, и сказал несколько сконфуженно:

— До свиданья, ваше превосходительство.

Лоскутов, несколько приподнявшись, протянул ему костлявую, холодную руку, почему-то говоря при этом скороговоркой:

— Да!.. Да-да-да!.. Вот именно… Всего хорошего!.. Именно так.

Когда Ваня передал Ковалевскому свой разговор с Лоскутовым, тот сначала посмотрел на него сердито, потом, садясь на Мазепу, подмигнул ему не без веселости:

— Видали, как надо дознание производить? Учитесь! Когда выслужитесь в генералы, — пригодится… Строят какую-то глупую комедию, как будто больше нечего делать. Из-за этого даже лошадей не стоило беспокоить, не только нас.

Однако дня через три после этого Ковалевского вызвали в штаб корпуса, и Истопин встретил его очень начальственно-раздраженно и крикливо:

— Вы-ы! Что это там такое изволите выкидывать, а?.. Пхе!.. Вам надоело командовать полком, а?.. Пхе… Вы хотите, чтобы я вас отчислил, а?.. Пхе!..

Ковалевский пытался было после этих трех вопросов ответить хотя бы на один, но только успел сказать: «Ваше превосходительство!» — как Истопин поднял палец в знак того, что он отнюдь не окончил и даже совсем не ждет от него никаких ответов.

— Вам, конечно, опротивела гря-язь на фронте, еще бы!.. — продолжал он, повышая голос. — И тысяча разных неудобств вообще, пхе!.. Кроме того, и кое-какой риск, натурально связанный с фронтом, пхе!.. Вам хочется снова в штаб, на спокойное креслице!..

Тут Истопин, точно задохнувшись, сделал паузу и продолжительным уничтожающим взглядом показал опальному полковнику, что знает все вообще его тайные мысли.

— Ваше превосходительство! — успел во время этой паузы вставить Ковалевский, но Истопин опять поднял палец.

— Быть может, вы надеетесь на свои связи, но-о… прошу помнить: ни-ка-кие связи вам не помогут, и я-я-я… пхе… не отчислю вас от командования, так и знайте… что бы вы такое там ни выкидывали от скуки и огорчения, — нет! Не отчислю!.. Можете идти.

Ковалевский поклонился и вышел, видя, что всякое его слово будет не только бесполезно, но и вредно.

Когда отправили в тыловые госпитали обмороженных, в роте Ливенцева осталось всего около ста человек; в других же, как в первой, второй, пятой, одиннадцатой, еще меньше. Полк нуждался в большом пополнении, и оно пришло из резерва армии.