Василь Земляк - Зеленые млыны

И вот однажды на рассвете, когда в Вавилоне сменялся караул, они вдвоем поднялись с клеверища и стали летать над степью. Комкор уже проснулся, вышел с биноклем, увидал самолет, а на нем Мальву. Улыбнулся, хотя и усмотрел в этом полете грубое нарушение воинской дисциплины. Но если уж Чавдар отважился на такой поступок, стало быть, неспроста. А Мальва чувствовала себя в воздухе как птица (это все качели!), смеялась, когда самолетик набирал высоту, а потом соколом летел вниз.

За обедом комкор погрозил Чавдару пальцем, но промолчал, за что — ясное дело, за Мальву, за этот полет с нею. А после обеда сказал в сенях:

— Твое счастье, что Шумейко спал. На маневрах такие штуки даром не проходят. Чтоб это было в последний раз…

В Великом Устюге все деревянное: тротуары, улицы, дома и храмы. Только колокола в храмах из чистой меди. Говорят, их слышно чуть ли не по всему югу России, а впервые зазвонили они в честь коронации Ивана Калиты. Потом великоустюжские мастера деревообделочники понесли свое искусство в стольные грады, там их работы славятся и поныне; знаменитые Кижи на Ладоге тоже как будто дело их рук.

Егор Чавдар вырос в семье знаменитых мастеров. Каждое лето отец и семь его сыновей шли возводить деревянные церкви дивной красоты. Егор был подростком, но и его брали с собой — для науки. Мальчишка не боялся высоты, на деревянных куполах чувствовал себя крылатым, и старый Чавдар радовался, что у него такой славный наследник. На зиму возвращались в Устюг, проедали свои заработки, праздновали весной пасху и снова уходили — то на Валдай, то в Поволжье, а то и на Новгород Северщину, где издавна отдавали предпочтение деревянным храмам. Последнюю свою церковь Чавдары сложили в Батурине, там они схоро нили своего отца, который сорвался с кровли вместе с незакрепленным куполом. Купол сыновья поставили на место, но большая их семья без отца распалась, рассеялась по свету. Двое старших братьев погибли на первой мировой, четверо сменили профессию — пошли в плотогоны, шахтеры, литейщики, а вот он, Егор, летает. Меняются аэродромы, из глубины страны все передвигается сюда, к западу и. к западу, вот он и кочует с аэродрома на аэродром своим небесным ходом — еще недавно стояли в Чугуеве, а перед маневрами очутились уже тут, под Житомиром, на реке Гуйве. Он один, ему легко взлетать и приземляться. Бывали у него знакомства, возникали вроде бы и увлечения, но все это было непрочно, недолговечно, попутно. Там, в Великом Устюге, у них огромный сруб, сложенный бог знает когда, наверно, еще самыми первыми мастерами, мать держится за это гнездо, старенькая уже, не в силах скитаться с ним по аэродромам, где, впрочем, есть своя суровая и красивая романтика, доступная разве что им, летчикам, да еще их женам.

— Если бы вы согласились, Мальва, то после маневров……..

— Ну, ну, что после маневров? — На мою птичку — и прямым курсом на Гуйву. А это, должно быть, красиво — быть женой военного

летчика. Он где то там, в поднебесье, а ты ждешь его, волнуешься, переживаешь. Не то что Журба: каким идет на свеклу, таким с нее и возвращается. Мальва прикидывала: а не мог бы ее Журба взмыть в небо?

— И вы это серьезно, Егор?

— Я где — на маневрах или еще где нибудь? А на маневрах, Мальва, все серьезно. И это тоже серьезно! Перед вами не мальчишка какой нибудь.

— Быть бы вашим маневрам на годик раньше, — рассмеялась Мальва. — Замужем я. И к тому же не впервые. Так что никак не могу с вами полететь. На Гуйву там или за Гуйву — все равно не могу.

— Я слышал… Вы его любите?

— Не знаю…

— У вас дети от него?

— Нет…

— Так что же вас держит?

— Что? Человек он. Прекрасный и чистый человек. И тоже летает…

— Он летчик?

— Нет, агроном. Но такой, божьей милостью…

Вот и все объяснение. Да и не будь Журбы, разве она решилась бы со своими болезнями испортить этому соколу жизнь? Да никогда! Это было бы легкомыслием с ее стороны. Но тут, на маневрах, она привечала Чавдара, втайне от матери, втайне от корпуса, скрывая свое чувство. Да только разве можно скрыть что-нибудь от вавилонян? Они будто по глазам читали, что у нее на душе: «Совсем ожила наша Мальва на маневрах». Для пересудов довольно было уже того, что она полетала над Вавилоном. Но ее все эти пересуды не трогали — могла же она по настоящему влюбиться…

Накануне высадки десанта на корпус обрушилось еще несколько бомбовых ударов, представители «белых» скрупулезно подсчитали потери, а Шумейко подтвердил их в своем донесении на имя командарма.

Ночью позвонили, что десант сброшен на Козов и там завязались уличные бои с кавалерийской бригадой. Шел четвертый час утра, но штаб был уже на ногах, во все концы мчались вестовые, — подымать корпус. Ни штаб корпуса, ни наблюдатели «белых», ни сам Шумейко не знали, как будут развиваться события, все было брошено на ликвидацию козовского десанта, — Чавдар и Криворучко полетели туда на По, но едва самолет приземлился, как над ним в небе проплыла десантная армада, таща на буксире десятки планеров. Над Вавилоном планеры стали отделяться от тягачей и плавно снижаться над степью.

Эскадроны, рысью продвигавшиеся к Козову, комкор повернул на Вавилон, но этим уже нельзя было помочь делу. Новая эскадра, на этот раз бомбардировочная, «уничтожила» эти эскадроны на марше.

Штурмом и взятием Вавилона командовал сам Иона Якир. Криворучко несколько раз водил кавалеристов в контратаку, но все было напрасно, выбить десант из Вавилона так и не удалось. «Хорошо, что победил тебя я, а не какой нибудь немецкий генерал. Лучше быть побитыми своими, чем чужими. Не печалься, комкор, это всего лишь игра». Но Криворучко нервничал. Когда выступали из Вавилона, конь под ним споткнулся…

А десантники еще несколько ночей стояли лагерем на клеверище, поджидая тягачей для своих планеров. Жгли костры, подружились с Вавилоном на правах победителей, хотя вавилоняне уже было привыкли к конникам и не переставали сочувствовать Криворучку, который хоть и не отстоял Вавилон, зато подарил славный табунок лошадей, «покалеченных» на маневрах. Десантники же подарили только несколько парашютов девчатам на платки, но при этом вывезли на самолете Клавдию Опишную, которая покорила одного из героев у тех самых костров. Она приходила попрощаться с Мальвой: «А ты летишь?» «Лечу, — Мальва засмеялась, — В Зеленые Млыны…» За ней должен был приехать Журба и снова отвезти ее в хату Парнасенок. И все же, когда самолетик Чавдара совершал прощальный круг над Вавилоном, Мальва обронила тихую слезу. Сорвала с головы косынку: «Прилетайте, Егор!» И на этот призыв, как по волшебству, явился Федор Журба. На «беде», тихий, влюбленный… И тоже помахал с «беды» картузом, даром что не знал кому.