Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Здоровенько хватил!

— Да, в этих вещах он не стесняется. В общем, нужны реформы, и немедленно; самая широкая, крестьянская, если мы не хотим новой стенькоразиновщины. Веротерпимость нужна! В современной цивилизованной стране топчут человека за то, что он иначе верует. Позор! А с инородцами что у нас делают?

— Инородцы и веры меня не трогают. Пусть кланяются идолам, лишь бы покупали мой ситец. Ну а о Зубатове ты что же молчишь? Всё вокруг да около. Ведь он у меня в глотке сидит!

— Знаешь, Виталий Константинович, в чем он прав? В своих предчувствиях, что Россия на грани потрясений… и таких, знаешь ли… — Витте широко раскрыл глаза и повел в воздухе пятерней. — Да, вот, знаешь ли, именно таких потрясений…

— Но не этим же путем идти, Сергей Юльевич! Ведь он дубина, ему все равно. Заводчикам и фабрикантам войну объявил! Туполобые помещики ему за это в ножки поклонятся, все секретные места облобызают!

— Возможно, возможно!.. Но не беспокойся… — Витте приподнялся на цыпочки и отрубил: — Пресечем!

Цацырин снял комнатку в крошечном кирпичном домике, который стоял на пустыре, открытый со всех сторон ветрам. Старушка хозяйка жила неизвестно чем. К ней заходили какие-то девушки, какие-то мужчины… бог с ними, Цацырин им не судья.

Он работал, и зарабатывать теперь, после согласия Валевского на новые расценки, должен был прилично. Однако не это занимало его. Все силы его были устремлены на то, чтобы связаться с подпольным социал-демократическим кружком.

На своем верстаке он нашел листовку, — значит, на фабрике Валевского не только сторонники Юрченки и Зубатова. Несколько раз он заговаривал с Хвостовым. Однако Хвостов отмалчивался — то ли не понимал намеков, то ли притворялся непонимающим.

Порайонные собрания «Союза рабочих механического производства» Сергей продолжал посещать, но не столько для того, чтоб ближе знакомиться с этим движением, сколько в надежде встретить того, чей голос однажды прозвучал на собрании с такой чудесной силой. И еще по одной причине он посещал порайонные собрания. Не придет ли на собрание Маша? Кто она, откуда она? Мелькнуло тогда синеглазое лицо и пропало в морозной ночи. Может быть, забыть про нее? А как забыть, когда не забывается?

На одном порайонном собрании получилась для Юрченки маленькая неприятность. Выступил рабочий с Симоновского завода и заявил, что ревизионная комиссия обследовала денежный отчет председателя «Совета» Юрченки и не могла в нем разобраться. Сотни, а то и тысячи рублей ушли неизвестно куда. Юрченко говорит: «На извозчиков истратил!» — и приложил бумажку, что на извозчиков истратил. А на каких извозчиков, когда, по каким надобностям?

Юрченко сидел рядом с оратором, глаза его бегали по сторонам, он вытирал ладонями щеки и гладко прилизанные волосы и, привстав, сказал, что ревизионная комиссия не поняла его деятельности. Понять же нужно было так, что у него нет времени на составление отчета, есть другие дела, поважнее… В зале одни зааплодировали, другие засвистели.

Цацырин оглянулся и вдруг увидел Машу. Девушка сидела в третьем ряду от него, расстегнув жакетку и сняв с головы платок. У Цацырина даже дух захватило…

Собрание кончилось неопределенно: «ура» не кричали, «Боже, царя храни» не пели. Маша пошла к выходу, Цацырин протиснулся, нагнал ее, прикоснулся к плечу. Она улыбнулась одними глазами. На улице сказала:

— Здравствуйте, Сережа!

— Я так и знал, Маша, что встречу вас…

— Я иду слушать московских ученых, — сказала Маша, — они будут выступать по рабочему вопросу на открытом собрании. Хотите… пойдем вместе?.. Только надо торопиться. Юрченко уж, наверное, ускакал на извозчике… — Говорила серьезно, как учительница с учеником.

— Что ж, и мы возьмем извозчика.

— Извозчика? В самом деле…

Узенькие санки, лошадь не больно шустрая, полозья поскрипывают. Цацырин, как полагалось в санках, обнял девушку за талию, прижал ее к себе едва заметно и от этого почувствовал такую радость, что самому даже стало странно.

Откашлявшись, сказал:

— А воздух в Москве посветлее нашего, питерского… Хороший воздух.

— Да, хороший, — согласилась Маша.

Больше они не разговаривали. Важнее всяких слов для Цацырина было то, что он имел право, пусть совсем незаметно, пусть совсем неощутимо, но прижимать девушку к себе…

Маша тоже молчала. Может быть, ей было неловко? Но тогда она могла сказать: мне неудобно, Сережа, снимите свою руку. Однако она молчала.

Через четверть часа санки подъехали к длинному зданию; здесь уже было много санок, одни подъезжали, другие отъезжали, люди входили в широкие двери.

Цацырин и Маша тоже прошли и разделись, где все раздевались.

В первых рядах сидели офицеры и господа. Толстые важные лица, золотые цепи по жилетам, перстни на пальцах… И дамы такие же важные, меховые муфты в руках, меховые пелерины на плечах…

По правде сказать, Цацырин в таких залах не бывал.

Осторожно прошли вдоль стены и сели в двадцатом ряду. На сцену вышел дородный господин и устроился в кресле рядом со столиком, на котором блестели графин с водой, стакан и колокольчик. Через минуту вышел второй дородный господин и стал говорить о потребительских лавках.

Из его слов получалось, что рабочие потребительские общества спасут рабочие семьи от нищеты. Оратор доказывал это, называя длинные цифры и тут же складывая, вычитая и умножая их. Выходило, что с потребительскими обществами самая многосемейная рабочая семья будет благоденствовать.

— Здорово! — сказал Цацырин Маше.

После этого господина выходили еще господа, дородные и недородные, бородатые и бритые, и говорили, говорили… Одни о кассах взаимопомощи и потребительских обществах, другие о библиотеках-читальнях для рабочих. Говорили о таких вещах, о которых в Петербурге рабочие могли только шептаться. Что же это такое? Может быть, это уже и есть победа рабочего класса? Если не вся, то хоть частица победы… Маша, как вы думаете?

Но тут на сцену вышел мастеровой и заговорил совсем о другом. Он стал рассказывать, как его обыскивают при выходе с завода… Вот здесь, в первых рядах, почтенная публика… Небось вас, господа, не обыскивают? Да что — вас! На заводе в охране служит его благородие поручик. Так и его не обыскивают. Никогда, ни разу! А под пальто его благородие каждый день таскает медь! Известно, что уже и домик на эту медь построил!

Маша смотрит на Цацырина, он читает в ее глазах: «Молодец!» — и произносит вслух:

— Машенька, он — молодец!

Маша кивает головой.

— Тот, кто председательствует, — агент охранного отделения, и вот этот тоже… — шепчет она о прилично одетом невысокого роста господине с аккуратной испанской бородкой. Господин простирает руки к залу и оповещает собравшихся, что в Москве разрешен властями специальный совет, который будет разбирать всякие споры между рабочими и хозяевами.