Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Этого не может быть, — шепотом сказала Нина.

Топорнин торопливо и сбивчиво стал рассказывать.

Он рассказывал камню. Она не двинулась, не шелохнулась, слушая его.

Во время боя она думала о чем угодно, но только не о смерти Николая. О собственной смерти, о том, что будет с Николаем, когда он узнает о ее смерти, о том, что было вокруг… Она даже не предполагала, что Николай в Восточном отряде.

— Что ж это такое, что ж это такое? — шептала она, начиная в сотый раз накладывать ту же повязку. — Горшенин, помогите мне…

Горшенин быстро сменил сбившиеся окровавленные бинты.

Когда всех раненых привели в порядок, студент отправился к водопаду вымыться и освежиться. Он был мрачен. То, что он видел во время боя и только что в ущелье, оставило в нем тяжелейший осадок. Он, конечно, не думал получать на войне приятные, легкие впечатления, но он не ожидал и такого количества крови и страданий.

Коренастый солдат мыл у водопада голову. Широкие могучие ладони с оттопыренными, кривыми, как у завзятого слесаря, большими пальцами, ослепительно белые плечи под кирпичной каймой шеи. Солдат посторонился, посмотрел на Горшенина…

— Леня! — проговорил вдруг Хвостов.

Как были — один полуголый и мокрый, второй в пыльной, грязной рубашке, — они обнялись.

Свистунов явился к генералу Кашталинскому.

— Капитан Свистунов, поскольку вы были в непосредственном подчинении штаба Восточного отряда, я с вами поговорю лично. Что это вы за штуку выкинули?

— Прошу, ваше превосходительство, разъяснить, что именно вы подразумеваете под штукой?

— Я подразумеваю ваше безобразие. Кто вам разрешил атаковать противника?

— Ваше превосходительство, обстановка приказала.

— Стратег, Суворов! Обстановка приказала! — Кашталинский стукнул кулаком по столу. — Вы слышите, Андрей Иванович, — обратился он к Семенову, — капитану обстановка приказала! Не я ему приказал, а обстановка! Откуда вы можете знать обстановку? Сегодня обстановка приказывает командиру батальона, завтра она будет приказывать командиру роты! А там унтер-офицеры будут у нас решать судьбу сражений?

— Ваше превосходительство, судьбу сражений решает солдат.

Кашталинский посмотрел на командира батальона. Глаза капитана были суровы и спокойны.

— Должен сказать, что из штаба я не получил ни одного ответа на свои донесения.

— Сколько людей уложили? — отрывисто спросил Кашталинский.

— Пало на поле боя сто девяносто семь.

— За эти сто девяносто семь вы обязаны ответ держать перед богом и государем. А с меня спросит командующий армией. Изволите видеть, капитану приказала обстановка уложить сто девяносто семь солдат!

— Ваше превосходительство, если б была в нужном количестве артиллерия и если б меня поддержали, жертв было бы меньше.

— Не умничать, черт возьми! Вы капитан, а не мальчик! Растрепали батальон, истребили людей. Вам взвода доверить нельзя. Я доложу о вас командующему.

Свистунов глубоко вздохнул и тихо, но отчетливо сказал:

— А я, как дворянин и солдат, доложу о вас государю императору!

Кашталинский откинулся к спинке стула.

— Что, что-с?

— Вы и подобные вам ведете русскую армию от поражения к поражению.

Кашталинский побледнел. Он растерялся. Дерзость капитана парализовала его.

Капитан приложил руку к фуражке, повернулся и вышел. Вышел, не спросив разрешения, вышел самовольно и самостоятельно, как старший.

— Поздравляю, опять отступили! Отдали Ташичао! Корреспондент пишет, что отступать от Ташичао не было решительно никакой нужды. Теперь японцы трубят на весь мир о блестящей победе.

Чай профессора Логунова остывал, газетный лист с абзацами, отчеркнутыми карандашом, лежал на бутербродах с колбасой.

— Я хоть и не военных дел мастер, — продолжал профессор, — но чувствую, что успехами японцы обязаны не столько своему искусству, сколько нашему неискусству. Черт знает что! Бездарность и трусость!

— Наши солдаты не трусы, папа!

— Не о солдатах речь, Танюша. Тот же корреспондент сообщает, что для постройки железной дороги из Хайчена в Антунг заготовили массу материалов, хайченскую позицию укрепляли два месяца. И позиции и материалы — все отдали без выстрела! Вот послушай: «Девятнадцатого июля сдали Хайчен. Наши войска с такой поспешностью очистили этот хорошо укрепленный пункт, что поезда гнали пустыми. Горы мешков с чумизой, рисом, горохом, горы бочек с сахаром, стоги сена — все горит». Генерал Зарубаев, Николай Платонович! Знаю его как способного, храброго офицера. До чего в Маньчжурии царит неразбериха, если он отступает, не разрушая железной дороги, бросая целые составы вагонов. Японцы же что на этот случай придумали: паровозов у них нет — паровозы мы все-таки угоняем, — так они вместо паровозов впрягают в вагоны китайцев. Вот, полюбуйся..

На первом плане перепечатанной из английского журнала иллюстрации Таня увидела на товарной платформе с ранеными японцами узкоглазую, но эффектную сестру милосердия. На втором плане, по второй колее, полуголые мускулистые китайцы тянули веревками, толкали руками вагоны, полные ликующих здоровых японских солдат. Под иллюстрацией было написано: «На войну и с войны. Встреча раненых с теми, которые едут на подкрепление к маршалу Ойяме».

Таня легонько вздохнула, ударила ладонью по газете, глаза ее блеснули.

— А разве могло быть иначе, папа? Страна, где возможны кишиневские погромы! — Она пожала плечами. — Убивали женщин! Разве может такое правительство победоносно воевать?!

Отец внимательно посмотрел на нее:

— Не нравишься ты мне сейчас, дочка.

— Чем же не нравлюсь, папа?

Профессор залпом выпил стакан чаю. Был он худощав, с маленькой бородкой и маленькими голубыми глазами под дымчатыми стеклами очков.

— Женихов, матушка, надо.

— Ну уж, папа, ты тоже…

— Пора, пора, выросла. О деле думать надо.

— А разве я не о деле думаю?

Отец покачал головой:

— У нас с матерью внука нет.

— Саша! — воскликнула мать.

Профессор лукаво засмеялся.

— Я — старый врач, позволь мне знать, что для женщины дело, а что — нет.

На врачебной почве он был неуязвим, и мать отступила, Молчали. Таня уже знала, что родители сейчас думают о том, о чем не думать нельзя. Николай в Первом сибирском корпусе, что с Николаем?

Мать кашлянула и сказала тихо:

— Я каждый раз читаю, что у нас большие потери в офицерском составе… Все-таки это ужасно… Я никого никогда не умела ненавидеть. Но японцев начинаю ненавидеть… Что им нужно? Говорят, им Корея нужна. Жили бы себе на своих островах, а Корею оставили бы в покое…

— М-да, — проговорил отец, — ты права. Большие потери в офицерах… Кроме того, какая-то бестолковщина с ранеными: большой процент смертности. Гораздо, по-видимому, больший, чем в прошлых войнах.