Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Это кто же? — спросили они друг друга.

— Господи, нашего директора жена! — просипел Пикунов.

— А! Директора? Пойдем послушаем.

Они направились к двери. Евгений Пантелеймонович вышел из-за стойки и предостерег:

— Господа почтенные, там и войти-то некуда.

— Билетик туда требуется? — спросили Лебедевы, — Если требуется, купим, кухмистер-смотритель!

Из-за стола в эту минуту поднялась Мария Аристарховна. Она тоже сняла пальто. Беленький воротничок окружал ее шею, голубые глаза смотрели перед собой, ничего не видя.

— Господин Тырышкин высказал только что свои мысли… я вам хочу сказать совсем о другом… Я вам хочу сказать о том, что душа у человека есть. Ведь это самое главное. Я уверена, что многие из сидящих здесь в этом сомневаются. Так называемое материалистическое учение широко пустило свои корни. А душа есть, есть… и наука, высокая наука, спи-ри-ту-а-ли-сти-че-ска-я, — произнесла она по слогам это слово, — может вам ее показать.

— Они сомнительно относятся не только к своей душе, но и к самому бытию божьему, — заметил Тырышкин.

Лебедевы в теплом помещении захмелели окончательно. Лабазники видели ненавистных для них мастеровых, которые набились в эту комнату как сельди в бочку; они забыли, кто такая голубоглазая бледная женщина, что-то лепечущая за столом, а слова учителя они поняли так, что он отвергает бытие божие. Старший Лебедев напер плечом, раздвинул, оттеснил.

— А ну, а ну, что здесь такое! — бормотал он. — Не знаем вас, господин хороший, но в каком смысле вы произносите здесь имя божие?

Цацырин сказал:

— Вы, господа из лабаза, не мешайте нам. Здесь не трактир Зубкова и не «Тверь».

— Кто это? — спросил для острастки старший Лебедев, отлично знавший Цацырина.

— Цацырин, — сказал Пикунов, — Где народ, там уже они всегда вертятся. А рядом с ним парамоновская…

— Я прошу вас, господа, — задрожавшим голосом сказала Мария Аристарховна, — сюда нас пригласили, и мы сюда пригласили… Если хотите, садитесь…

— Надо вывести их, — предложил Цацырин.

— Вывести их! — крикнула Варвара.

Мария Аристарховна взглянула на Женю Андрушкевич. У Жени Андрушкевич даже губы побелели.

— Григорий Моисеевич, — проговорила Женя, — вы потребуйте…

— Господа! — визгливо закричал Тырышкин. — Господа, не безобразничайте, а то мне придется прибегнуть к помощи полиции.

Лебедев размахнулся и ударил стоявшего перед ним мастерового. Лебедева тут же схватили за руки, он вырвался, его схватили опять… Тырышкин торопливо надевал пальто. Мария Аристарховна села, мысли ее пресеклись.

— Всегда везде у них кабак, — сказал Тырышкин. — Женя! Я возражаю против этого… еще голову когда-нибудь проломят. Пора прекратить эти паломничества. Теперь не сентябрь, когда мы еще могли тешить себя иллюзиями.

Евгений Пантелеймонович вывел гостей через маленькую дверь.

Варвара вышла вслед за ними; она хотела сказать учителю и жене директора то, что она думает о их словах. Но на улице было холодно, а гости не обращали на нее никакого внимания.

— Куда же идти? — спрашивала Женя Андрушкевич. — Выкинули нас на улицу, а куда идти?

— Не знаю, куда идти, — раздраженно говорил Тырышкин, — но знаю, что ходить сюда бессмысленно. Я сто раз говорил. Я больше сюда не ходок. Ведь их все равно не проймешь — дубье. Милая, как здесь пройти? — обратился он к Варваре, разглядев ее в сумраке. — Тут забор, а тут пустырь, а где проспект?

— Я вас проведу, — тихо сказала Варвара.

Они остановились на тракте. Проводница исчезла. В стороне завода, высоко в небе, рдели пятна; иногда они расширялись и напоминали метлы, иногда вдруг пропадали. Когда они расширялись, они озаряли плотную пелену туч. Было что-то зловещее в этом дыхании рдяных пятен над землей.

— Что это? — спросила Женя Андрушкевич.

— Заводские трубы, — грустно пояснила Мария Аристарховна.

— В какой же стороне ваш дом? Напрасно мы не сказали, чтобы лошади ожидали нас у чайной.

Тут недалеко, — устало сказала Мария Аристарховна, Она шла впереди. Перед ней было что-то неясное, темное, но она знала, что это высокий забор, опоясывавший территорию завода.

— Здесь ведь, кажется, много заводов, — сказал Тырышкин.

— Да, довольно много.

Они шли, скользили, спотыкались. Слева проступило светлое пятно трактира. Сзади послышались голоса.

Через десять минут Женя Андрушкевич садилась в коляску.

— Воображаю, какое впечатление осталось у вас, Мария Аристарховна!

— Как вам сказать… пьяные… драка… но ведь здесь это не редкость. Ну, уезжайте, уезжайте.

Фонари на коляске светились молочным светом, кучер сидел, каменно вытянув руки.

Женя Андрушкевич откинулась на подушки.

— Я точно уже дома, — сказала она Тырышкину, который вскакивал с противоположной стороны.

Коляска покатилась.

Клаша открыла Ваулиной дверь и радостно воскликнула:

— Наконец-то, барыня! Ну что, разговаривали с ними?

— Совсем немного… Скажите мне, Клаша, кто такие Лебедевы?

— Ну как же, барыня! Елизавета каждый день к ним ходит. У них первейший лабаз. Товары лучше, чем в городе.

— Какие ужасные люди! Не смотрите на меня с удивление… Да, да!

Клаша наливала Марии Аристарховне чай, подвигала печенье.

Спирит Владимир приехал позже — он не ожидал, что беседа кончится так рано. Он сидел в кресле, а Мария Аристарховна ходила по комнате и рассказывала о том, что было.

Она попала в глупое положение и ничего не сумела сказать.

Во-первых, нельзя устраивать диспуты в чайной или в трактире. Почему Женя, эта умная девушка, избрала местом собеседования чайную? Не понимаю, Владимир, совсем не понимаю… Во-вторых, плохо говорил Тырышкин. По-видимому, он решил, что он на уроке в своей гимназии. Он все испортил. После его речи невозможно было найти дорогу к человеческой душе. Тырышкин представляет себе, что мир — это веселая игра, и хочет в этом убедить других. Молодой рабочий спросил: «А вы когда-нибудь видели, как люди работают на заводе? Пошли бы вы на завод и посмотрели бы, какая это игра!» И все захохотали, понимаете, Владимир! Я решила созвать собрание сама! Я уверена, что скажу то, что надо. Время такое, что нельзя молчать, надо учить…

Мария Аристарховна тихонько опустилась на кончик дивана. Владимир смотрел в потолок.

«Он настоящий учитель», — подумала Мария Аристарховна, вглядываясь в его бледное, с черной бородкой, лицо.

О том, что в воскресенье в восемь часов вечера в большой рабочей столовой будет «вечер, посвященный новейшим открытиям в области человеческой души», и что лекцию на эту тему прочтет жена управляющего заводом Мария Аристарховна Ваулина, — об этом сообщали в каждом цеху мастера и об этом же были расклеены афиши.