Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Все-таки сердце меня не обмануло, — улыбалась мать. — Я никогда не верила, что наш Кацуми будет неучем. Я ждала и вот теперь дождалась…

Кацуми обнаружил способности; он легко понимал, легко запоминал, и наконец настал час, когда он получил диплом помощника учителя.

Он мог остаться деревенским учителем, жениться и быть человеком уважаемым (мать так и думала), но Кацуми уже не удовлетворяла скромная деятельность школьного учителя — перед ним раскрылся мир, и он хотел познать этот мир.

В большой кожаный мешок мать уложила одежду, книги и запас провизии. Кацуми отправился в Токио.

Он никогда не бывал в больших городах, и Токио поразило его. Великое множество домов, восемьсот восемь улиц и улочек! Иные улицы мало походили на японские: дома там были каменные, кирпичные, улицы широкие. Новая жизнь показалась ему праздничной и захватила его.

Остановился он у своей тети Масако. Его двоюродная сестра Ханако, которую он видел девочкой, превратилась в девушку. Она занималась русским языком, так как отец ее выразил желание, чтоб дочь хорошо знала русский язык; Ханако читала русские книги и много интересного рассказывала Кацуми о России.

Жизнь у тетки прекратилась внезапно: к ней зашел дядя Ген. Кацуми думал, что дядя пригласит его работать в своем предприятии, но дядя, не любивший деревенских родственников, посоветовал молодому человеку не только устраиваться самостоятельно на работе, но и присмотреть отдельное жилище.

Кацуми поступил в типографию. Набирать он не умел, но он мог вертеть колесо печатной машины, и он вертел его в течение десяти часов, получая за это пятнадцать сен.

Типография помещалась во дворе одной из центральных улиц и делилась на две части: в светлой набирали, в темной печатали. В наборной кассе десять тысяч иероглифов. Старший наборщик набирал в час до трех тысяч иероглифов. Вот это было искусство! Кроме памяти у такого мастера должны быть легкие, искусные руки.

Два раза в месяц, первого и пятнадцатого числа, отдыхали. Эти дни Кацуми отдавал путешествиям. Запасался корзиночкой с провизией и уходил по бесконечным городским улицам. Он старался понять, что же главное в жизни такого большого города, как Токио, и, может быть, долго искал бы ответа на свой вопрос, если б в типографию не принесли несколько статей по вопросам социализма.

Кацуми прочитал перед набором статьи, и мир в его глазах засиял другими цветами.

Старший наборщик сказал:

— Советую тебе поучиться на вечерних курсах для молодых рабочих. Знаешь, кто учит на этих курсах? Слышал имя Сен Катаямы? Вот пойди поучись и послушай его.

На вечерних курсах учились рабочие из токийского арсенала и железнодорожники.

Кацуми учился жадно. Возвращаясь после занятий через ночные базары, где шумела хлопотливая толпа, он шел с высоко поднятой головой, чувствуя великое счастье от истины, которая становилась его достоянием.

Он изучил ремесло печатника и наборщика, — память у него оказалась отличной, а руки ловкими… И тут он сблизился со своей сестрой. Ханако приносила в типографию материал из общества «Борьба за всеобщее избирательное право». Главным образом это были статьи социалистического содержания.

— Так ты социалистка? — спросил он с удивлением и радостью.

Она тоже обрадовалась, что он социалист.

Кацуми узнал, что русским языком с Ханако занимался скромный и тихий русский человек Иван Гаврилович, живший на соседней улице. Его маленький домик весь был завален книгами. Он постоянно читал и писал. Носил он длинную русскую рубашку, полотняные штаны и такие же туфли. Иван Гаврилович очень любил Россию и рассказывал о ней так, что Ханако слушала его часами. От него первого она узнала, что́ такое народ и почему небольшому количеству людей, барам, хорошо, а народу плохо. С течением времени она узнала, что Иван Гаврилович, любя Россию, не любил тех, кто управлял ею, и за это его посадили в тюрьму, выслали в Восточную Сибирь, а оттуда он бежал в Японию, Он часто говорил о сходстве между двумя этими соседними странами, и Ханако ясно видела, что несчастья японского народа те же, что и несчастья русского, и что честные люди должны делать в Японии то же, что и в России.

Скоро она узнала, что в Японии существует социалистическое движение, что есть люди, готовые жизнь отдать за свободу и счастье народа. И первым из этих людей ей назвали Сен Катаяму.

Постепенно Кацуми стал считать проповедь социализма важнейшим из всех дел. Он оставил работу в типографии и весь отдался своему призванию.

По городам и селам возникали антирусские общества под руководством военной партии дзинго. Члены этих обществ учили, что самый страшный враг Японии — Россия, а самые близкие друзья — Англия и Америка. Нужно было организовывать профессиональные союзы, бороться против этой пропаганды и против войны, которую готовило японское правительство.

Когда в 1901 году в газете «Рабочий мир» японские социал-демократы опубликовали манифест и программу социал-демократической партии, Кацуми, захватив сумку и пачку газет, отправился на Хоккайдо в угольные копи Мицуи.

Страшно жили углекопы.

Кацуми шел к поселку по узкой тропинке, заваленной породой и щебнем. По склонам холмов пробивалась жесткая растительность, тропинка то спускалась, то поднималась, Наконец он увидел бараки и рабочих с головами, повязанными грязными полотенцами; рабочие тащили нагруженные носилки, катили тяжелые тачки. Они не смотрели на Кацуми, полагая, что это какой-то конторщик или надсмотрщик.

Кацуми пригласили в контору. Он был одет просто, даже бедно. Кто он? Агент заказчика? Ах, журналист! Еще новая порода людей — журналисты!

Но если журналист умен, он может прославить хозяина и его богатство… Кацуми разрешили посещать копи, жилища рабочих и делать все, что ему велели в редакции.

Он бродил под землей в узких штреках. Углекопы трудились в одних набедренных повязках: своей кожи не жалко, тряпья жалко, за него хозяину деньги плачены. Надсмотрщики, не стесняясь присутствием журналиста, избивали рабочих, — им казалось, что именно за это, за преданность хозяину, их похвалит журналист.

По вечерам Кацуми навещал рабочих.

Среди гор добытого угля и породы, на склонах голых холмов, протянулись ветхие бараки, почерневшие от времени и непогоды. Внутри — сплошные нары в два этажа. Спали наверху, спали внизу… Лохмотья и грязь.

Семейным давали квартиру — крошечную комнату. Окно заклеено промасленной бумагой, у окна куча циновок и тряпья — семейное ложе, у двери каменная ро и несложные кухонные принадлежности. Как ни старается женщина содержать в чистоте подобный «дом», это не в ее силах. Рождаются дети, но большинство тут же и умирает.