Николай Корсунов - Мы не прощаемся

Андрей сидел верхом на коньке крыши, а Рамазан в бабушкиных валенках и съезжающей на глаза отцовской старой шапке стоял внизу. Прикрепив очередной скворечник, напоминающий со стороны маячную веху, Андрей подобрался к печной трубе и, веселя парнишку, завыл в нее. Из избы, теряя галоши, выбежала бабушка: ни вьюги, ни ветра, а в трубе шайтан воет! Андрей скользнул по скату вниз и рухнул в сугроб. Лежал в снегу, точно неживой. Рамазан покатывался от смеха, с его стриженой головы свалилась шапка.

Бабушка тоже засмеялась и ушла в избу.

Из-за бархана показался трактор с санями, груженными жженым кирпичом. Над кирпичами курилась красноватая пыль, казалось, что они горят. Рамазан, забыв о скворечниках, бросился навстречу. Новые люди на Койбогаре были такой редкостью, что приезд любого гостя встречался с радостью. Правда, в последние дни сюда зачастили тракторы: возили строительный лес, бутовый камень, кирпич и саман, оставшийся от лета. С легкой руки Андрея, здесь решили выстроить чабанский поселок. Тракторист Петр Голоушин долго шарил в карманах фуфайки и стеганых штанов.

— Записка, понимаешь. Куда-то засунул, — наконец нашел, протянул Андрею. — Вот, обязательно велела передать...

«На лыжах хочешь покататься? В девять вечера жду.

И — все. Ни здравствуй, ни прощай. С той памятной новогодней ночи Андрей больше не видел ее. Он не знал, как она к нему сейчас относится, но письма ей продолжал писать каждый день. Писал и складывал в угол чемодана. Через много-много лет он отдаст их Гране и скажет.

Нудная это работа — сгружать кирпичи, пахнущие каленой глиной. И долгая. А еще надо натаскать воды в корыто, отару напоить.

Домой Андрей попал поздно. Ворвался в избу, швырнул на стул полушубок, кулаком поймал рукав фуфайки и метнулся в сенцы.

— Варька, там лыжи стояли! — вновь вырос он на пороге горницы.

Девчонка тряхнула косичками и через плечо с уничтожающей гримасой посмотрела на его ноги:

— Ой, а натопта-ал! Тебе веника не было пимы обмести?

Этого Андрей уже не мог вынести. Не считаясь с блеском намытых полов, недобро пошагал к Варе. Она скользнула за спину матери.

— Мам, чего он!.. Сам, наверное, десять раз споткнулся через них, а спрашивает. На дворе возле дверей стоят.

— Ну, подожди, косматка!

Два оконца, как близнецы, тепло жались за высоким наметом, от них желтыми лужицами разлился по снегу свет: Тарабановы были в задней половине избы. Андрей, не снимая с плеча лыж, поскреб по намерзшему стеклу. Мелькнула тень, колыхнулась на окне занавеска.

Андрею стало жарко, и он торопливо расстегнул верхние пуговицы фуфайки. Повел шеей, как от удушья.

Из сенцев вышла Василиса Фокеевна.

— А... Граня?..

— Чай, «здравствуй» допрежь сказать надо, догадки-т нет!

Он, краснея и злясь, извинился, но о Гране больше не стал спрашивать: будь она дома — вышла бы. По тону Василисы Фокеевны понял, что старуха не очень рада его визиту. Но почему? Пристально посмотрел в ее глаза. А у Василисы Фокеевны не глаза, а две пухловатые морщины, в которых ничего не увидишь, не поймешь.

— Упустя время, да ногой в стремя? — Она, похоже, смягчилась. — Поди, час иль более, как ушла. Не тебя ли, голубь, дожидалась, на часы все взглядывала?

Андрей буркнул «благодарю» и, не отвечая на вопрос, побрел к калитке. На улице вскинул руку к глазам: стрелки показывали одиннадцатый час... Где теперь Граня? Не везет, как меченому! Отец говорит: «Не везет только ленивому...» Не из-за лени же опоздал!.. Стоять и ждать возле калитки? А вдруг ей вздумается заночевать у Нюры Буянкиной или у Ирины? Обе, как-никак, учительницы ее, «русачки»... Седлать коня и — на Койбогар!

От калитки уходили два узких неглубоких следа от лыж. Луна затянулась мглой, и Андрею, чтобы не потерять эти чуть заметные полоски, приходилось шагать сильно согнувшись. Палки волочил в одной руке.

Минут через пятнадцать он был за поселком. Остановившись, выровнял лыжи над уральным яром. Был он высок и падал вниз почти отвесно. Летом в этом месте редко кто купался, река делала здесь крутой изгиб и шумно вертела воду, пучились тут «котлы» и расходились плоские, как блины, круги, выкинутые на поверхность неведомой донной силой. Даже сейчас недалеко от берега черно парила длинная полынья. Зато противоположный берег был гладкий, песчаный, с него отлично брались на блесну жерехи и судаки.

За Уралом хорошо виднелся белый нетронутый лес. Андрей знал в нем множество полянок, зимой они всегда исслежены зайцами и лисами. Очевидно, туда ушла Граня. След ее лыж обрывался у самой кромки яра. Неужто отсюда ринулась? С такой крутизны Андрею не доводилось... Он до боли напрягал глаза: следы вели прямо к полынье... Сумасшедшая!

Андрей начал отстегивать лыжи, чтобы кубарем скатиться вниз и... Вероятно, опасность, страх за Граню обострили зрение: Андрей вгляделся и увидел за чертой полыньи бледные, как слабые штрихи, полоски.

«Ф-фу! Вот это да! — он вытер варежкой лоб. — Это — класс!» Понял, что ему не отвертеться, что и он должен, обязан последовать за этими бледными полосками следов, чего бы это ни стоило ему. Граня всегда ведет его самыми неожиданными путями. Можно бы в другом месте спуститься, без риска, но — вдруг Граня где-либо стоит и наблюдает за ним... Да, с таких обрывов он еще не ездил, а уж о полетах над полыньями... Ведь она вон какая, метра три в поперечнике, попробуй, проскочи над ней!

Парень очень медленно снимал с запястий ремни палок, он лучше кого-либо понимал, что до финиша может не доехать сегодня. И он пригласил на совет своего самого высокоавторитетного наставника: «Как бы вы, Юрий Алексеевич, поступили сейчас? Говорите, поехал бы — да и все? Я тоже так думаю. Это же все-таки вниз, а не вверх! Да и дело на карту поставлено...»

Андрей нырнул в подъярную пустоту. Ледяной ветер ломотой обнял лицо, тугими пробками заколотил уши, но слез не выдавил, Андрей уже знал хитрую степную прищурку глаз, когда даже метель не может ослепить. И сердце сжалось в упругий каучуковый комок, казалось, оно само, помимо воли лыжника, кинет его в нужный момент так далеко, как надо.

Свистящее, почти горизонтальное скольжение по вертикальному срезу яра. Бросок на сугробах. Впереди — темная черта. Только бы успеть спружинить, помочь себе палками! Вот она! Р-раз! В лицо дохнула преснота уральной воды. Пятки лыж чмокнули, шлепнули по омутной стылости, а уж Андрей далеко, его заносит, тянет привалиться набок. «Приземлюсь на все четыре!» Нет выровнялся, затормозил! Очень хотел, чтобы вот сейчас из-за белого куста вышла Граня в своем красном свитере и понимающе улыбнулась:

— Перетрусил, а?

Он бы, конечно, не подал и виду:

— Я? Прощупай пульс — как у Гагарина! — Хотя сам и подумал бы: «Ударов сто, не меньше!..»