Николай Корсунов - Мы не прощаемся

Но никто не встретил Андрея, никто не оценил его прыжка через полынью. Часа полтора шел он по следу Она уходила от поселка все дальше и дальше. Андрей начал тревожиться: так можно утюжить снег до утра, а пора возвращаться на Койбогар. Он остановился. Луна, как шубой, укрылась тучей. Лес стал угрюмее, строже. Издалека доносился собачий брех, редкий и ленивый — на кого лаять в такую пору? Шуршали редкие снежинки.

И неожиданно, совсем рядом, за ближайшими деревьями возникли глухие размеренные удары. Так стучит пешня о лед, когда бьют прорубь. Андрей заскользил в направлении ударов. Отводя палкой заснеженные ветки, вышел к уральной излучине. Под противоположным крутым, подковообразным яром чуть видно копошилась на льду человеческая фигурка. «Что он делает?» Прячась за кустами, Андрей спустился к самой кромке льда. Теперь он видел, что человек был в чем-то белом и пешней пробивал лунки. Тюкнет десяток раз и замрет, прислушивается, потом приложит что-то черное к лицу и вертится на месте, вертится. И снова берется за пешню, снова тюкает она в ледяную покрышку Урала.

«Браконьер! Сволочь! Багренье устроил. Наверное, тут красная рыба на зиму залегла, а он досмотрел... Вот гад! Лаже в маскировочный халат вырядился...»

Браконьер с завидной неторопливостью делал свое дело. Колупал лед, саком очищал лунки от крошки и опять колупал. Наконец взял в руки длинный шест с багром и послал его в одну из лунок. Он то ширял багром вниз-вверх, то крутил им, словно растирал толокно.

От первой проруби перешел ко второй, и там ему сразу же пофартило: он забегал вокруг лунки, натужно отваливаясь назад, перехватывал руками багровище. Крякнул, выбрасывая на лед метровую, никак не меньше, рыбину. Передохнул, прислонил к лицу свою непонятную чертовщину, повертелся на месте и — за багор.

— Теперь пойду! — негромко сказал сам себе Андрей и взялся за палки. — Я узнал вас, дядя Осип. С биноклем и в халате. Восемнадцать лет рядом... и не предполагал, что вы такая тварь. Попробуем один на один. Вы, браконьеры, народ, говорят, лютый. Попробуем, дядя Ося, попробуем, товарищ Пустобаев, сосед дорогой!..

Когда Пустобаев повернулся к нему спиной, Андрей выскользнул из-за кустов и через две секунды остановился сзади него. Пустобаев, отложив багор, расширял пешней лунку, видно, здесь он нащупал основное лежбище рыбы.

— Как улов, дядя Ося?

Блюкнув, ушла под воду пешня. Пустобаева словно стукнули по согнутой спине, он застыл, растопырив длинные клешнятые руки. «Соображает, как быть!» — Андрей для страховки наступил лыжей на багровище. Наконец, все так же, оттопырив руки и не разгибая спины, Осип Сергеевич крутнулся к Андрею.

— Тьфу, язви те! — облегченно выпрямился, голицей вытер лоб. — Вот испужал, насовсем просто испужал, окаянный. Думал, рыбнадзор.

— А я, дядя Ося, народный надзор. Стало быть, «багренье ты мое, каравоженье одно»? Так?

— Ты что это разговариваешь с рывка? — В горле Пустобаева появилась недобрая вибрация. — Чай, я тебе не кореш. Вот скажу Ивану Маркелычу...

— О-о?!

«Тюкнуть тебя багорчиком... Разочек, в темечко... И в прорубь, да, в прорубь тебя, голубка... К утру буранцем притрусит. Право, багорчиком ослонить чуток, в темечко...» Но Андрей, видя ищущие недобрые глаза соседа, наступил на черен багра и второй лыжей.

— Белый халат вы что же... в порядке ветеринарной гигиены надели?

— Зря надсмехаешься, сынок, над старшими. Думаешь, убудет в нашем славном Яикушке? Раньше ее, бывало, черпали-и!.. А ее, смотри, не убавлялось... Ты каким манером очутился тут? Страху я наелся через тебя, прямо ай-яй. Ну, ты бери-ка этого осетришку да и сыпь себе... А насчет длинного, — он пошлепал пальцем по кончику языка, — не вздумай. Через сто лет найду и... Понял?

— Еще бы! — Андрей услышал сзади приближающееся шарканье лыж. «Граня идет!» — обрадовался он. — Осетра я, дядя Ося, взял бы, да ведь я не один, не поделим.

— К-как — не один? — у Пустобаева точно обрезало голос. — С кем же?

— А вы в бинокль посмотрите.

С противоположной от поселка стороны бежала к ним девушка, стремительно перебрасывая палки с кольцами. И была она не в красном свитере, как полагал Андрей, а в голубом лыжном костюме.

— Ф-фу, ну и шутник! Это же... коллега. Севрюжку, стало быть, заблеснил? Далеко завел, ха-ха! Мы сейчас и ей поймаем, сейчас поймаем.

Андрей оглянулся:

— Ирина?!

Значит не по Граниным следам шел? Целый вечер ухлопал! Чуть башку не свернул. Она — слаломист, а он... И все-таки теперь не один на один, веселее теперь будет с дядей Осей разговаривать...

Ирина, сделав крутой разворот, затормозила. Сдержанно поздоровалась. Пустобаев мигом заметил эту ее подчеркнутую отчужденность. Как клубок змей, ворошились в его разгоряченном мозгу мысли: «Никто вас, милые, сюда не звал, а уже если припожаловали, то... Я вот возьму багорчик. Нет, с двумя не совладаю, с двумя — нет... Ух и влип, вот уж испекся».

— Сейчас мы и ей поймаем, — слова, казалось, дробились на металлических коронках зубов, срывались с губ дрожащие, невнятные.

— А ее много здесь?

Пустобаев угодливо посмотрел на Ирину:

— Х-хе! Как в небе звезд, как звезд в небушке ясном. — Пустобаев снял бинокль и засунул его в кожаный футляр — теперь он ни к чему. — Только уж вы поглядывайте по сторонам, чтоб никто... Сейчас мы... Дай-ка, Андрюша, багорчик...

Андрей не сдвинулся с места. Он смотрел в затылок нагнувшегося к багровищу Пустобаева. Так вот и тянет человек — тихой сапой. И считается отличным ветфельдшером, скромнейшим работягой. Вчера написал гнусный донос на товарища. Сегодня с пешней пришел на речной лед. А завтра Родину предаст, если ему это выгодным покажется. Такие к любой власти приживаются, наверное, при любом строе умеют быть отличными работягами, покорливыми слугами.

Позавчера был на Койбогаре, жаловался на радикулит, собирался за растиранием идти к Ирине. А нынче ему и радикулит не помеха, прямо настоящий десантник в халате и с огромным полевым биноклем на груди. Даже шапка на голове — и та армейская, со свежим пятнышком от звезды, видимо, на руках купил по дешевке, у демобилизованного. Он и вообще-то любил армейскую форму, с гимнастеркой и галифе никогда не расставался, а подпоясывался широким ремнем. Ремень и сейчас туго стянул под халатом полушубок на жердевидной фигуре.

Восемнадцать лет рядом, черт возьми! Вот он каков, двухорловый пятак.

— Разогнитесь, дядя Ося, а то радикулит доймет! Для составления акта нам, по-моему, и одного осетра хватит. Правда, Ирина?

Она непонимающе махнула ресницами на Андрея, на Пустобаева:

— Разве это... запрещено?

— Еще как! Я вам потом объясню, Ирина Васильевна.

— Т-тэк! — произнес Пустобаев, обивая с овчинных голиц ледяшки и завороженно глядя на блескучее острие багра. — Т-тэк, значит...