Андрей Упит - Северный ветер

Она начинает подробно рассказывать о грабежах, о всяких насилиях и хамстве, которые ей пришлось пережить. Рассказывает она об упрямстве и своеволии Юзи. Вот сегодня и вчера в комнате только семнадцать градусов тепла. Уже три дня ей приходится пить по утрам просто кипяченое молоко. Юзя говорит, что шоколада больше нет и сахара тоже… Сама все выпивает со своими кавалерами. Каждую ночь слышны чужие голоса и смех. Пируют, как на свадьбе. Последнее растащат…

Про Юзю Ян слушает с интересом. Все остальное он уже не раз слышал, и ему надоело. Еще он замечает, что теща крайне раздражена, изъясняется весьма энергично и совсем не похожа на умирающую. И о муже она не очень скорбит. Уверена, что ему удалось где-то спрятаться. Она-то его знает. Да и помощь близка… Чувствует, что силы возвращаются к ней. «Всем, всем им достанется…»

Они еще долго обсуждают важный вопрос о переселении госпожи Мейер в школу, к дочери. Уже две недели идет у них об этом разговор. Все взвешено до мелочей. Уже который раз они решают, даже назначают день переезда, уславливаются о мебели, о всяких других вещах — какие взять с собой, какие оставить. И всегда случается что-нибудь непредвиденное. То вдруг ветер разбушуется и дорогу заметет. То работники заняты и коня негде достать или сани все в разъезде…

Но вот, окончательно договорившись, Ян идет к Юзе, чтобы распорядиться.

В кухне за столом сидит Витол. Винтовку и шашку урядника он поставил в угол возле половой щетки и сковородки для поджаривания кофе. На столе тарелка с остатками жаркого, кофейник, черный и белый хлеб, банка с вареньем и полбутылки ликера. Полушубок у Витола расстегнут, гарусный шарф развязан и свесился до земли. Сам он взбудораженный и веселый. Видно, только что хохотал. И Юзя тоже. Раскрасневшаяся, сверкая белыми зубами, стоит она у стола, спрятав руки под передник.

Ян неприятно поражен. Не столько тем, что встретил здесь Витола, как тем, что тот даже и не думает смущаться. Он приподымается и развязно протягивает Яну руку. В Яне просыпаются барские замашки. Он отворачивается и переставляет что-то на плите.

— Юзя! — командует он. — Собирайся! Завтра барыня переезжает в школу.

— Какого черта ее туда понесет! Чем тут плохо? Выдумают невесть что…

Яну кровь бросается в лицо.

— Барыне лучше знать. Ты делай, что велят… Угощает тут всяких…

Выходит и захлопывает за собой дверь. Вслед ему несется дружный смех.

— Барин выискался!

Старый Робежниек тащит домой шубу управляющего. Сшита она из белых пушистых овчинок, тяжелых и теплых. Запыхавшись, подходит он к дому. Сердито колотит о порог облепленными снегом постолами.

Старая Цериниете в недоумении уставилась на него.

— Батюшки! Шуба-то управляющего! Не рехнулся ли, отец, на старости лет? Троих таких, как ты, туда запрячешь. Где ты ее достал? Или и ты с грабителями заодно?

— Не мели зря! — бурчит Робежниек. И, закрывая поплотнее дверь, ворчит: — Всюду суется, старая карга…

Комната, как всегда, пуста. С тех пор как нет Лиены в доме, сюда забредет иногда только старая Цериниете, и то, если он не успеет заложить дверь щеколдой. Повсюду грязь. На кровати навалена гора всякого тряпья. На столе горшки с молоком и ворох грязной посуды. Перед плитой куча мусора. На одном табурете ковш, на другом дырявая рукавица с воткнутой в нее иглой.

Бережно кладет он шубу управляющего на кровать. Срывает со связки луковицу, разрезает ее и трет глаза. Слышал, что это лучшее средство против тумана в глазах. Его старческое лицо уродливо морщится. Туман в глазах еще гуще, но ничего не поделаешь. Сказывали, что потом проясняется.

Отпив из кружки глоток бурой жидкости, Робежниек берет шубу управляющего, стряхивает с нее прилипшие пушинки и идет к чулану.

Сначала робко стучится, потом каким-то старомодным ключом отпирает дверь.

Управляющий сидит на скамейке у маленького заиндевевшего окошка, только нижний край стекла немного отпотел.

Обрюзгший, обросший клочковатой бородой, исхудавший. И тени не осталось от прежнего франта.

— Ну? — спрашивает он, едва Робежниек появляется в дверях.

Вместо ответа старик протягивает ему шубу и, порадовавшись изумлению управляющего, начинает рассказывать, как все было.

— Ага… — мычит Мейер. — Это хорошо, Робежниек. Ты, Робежниек, хороший мужик. Сколько? Двадцать пять, говоришь? — Пошарив в кармане, он вытаскивает двадцатипятирублевку. Подумав, достает еще рубль и протягивает старику: — Это тебе за труды.

— Что вы, барин, что вы! — Робежниек обеими руками отмахивается. — Какие уж тут труды! Лучше не предлагайте — я не возьму… — Но Мейер настаивает, и приходится взять. Тогда он пытается поцеловать руку управляющего, но тот не дает.

— Не надо, Робежниек. Ты и так очень мне помог.

— Да что там, господин управляющий. Много ли вы съели. Сколько ни принесешь, почти все и уносишь обратно. Не умею я, и, на беду, нет у меня хозяйки в доме.

— Спасибо тебе и за это, Робежниек. Ну, что слышно новенького?

Робежниек не может вспомнить. Понаслышался он в Гайленах о многом, да разве все в голове удержишь. Но если расспросить его хорошенько, может быть, кое-что и припомнит.

— Да, люди болтают… Говорят, значит, что драгуны сюда идут…

— Да? Откуда?

Робежниек разводит руками.

— Не могу сказать. Ах, да! Они уже в Стукманах, так говорят…

— В Стукманах… — задумчиво повторяет Мейер и погружается в размышления. Потом долго шепчутся.

Немного спустя Робежниек начинает торопливо искать что-то в комнате. Все навалено, раскидано, трудно что-нибудь найти. Расшвыривая тряпье и хлам, он проклинает всех на свете. Наконец находит то, что искал: исцарапанный осколок зеркала и ножницы для стрижки овец. Бритвы у него нет. Прихватив кое-что из одежды, он вновь скрывается в каморке.

В сумерках оттуда выходит высокий, выбритый, сухопарый старик в треухе. На нем залатанный полушубок и полусуконные штаны с продранными коленями. Штаны узки и коротки, но в постолах под онучами это не бросается в глаза.

— Ну, Робежниек, я пойду, значит. Надеюсь, мы еще увидимся.

— Помогай вам господь, барин.

— Дай-ка мне еще твою палку. Так. Спасибо. — Опираясь на палку, сгорбившись, он делает несколько шагов по комнате. — Шубу мою ты спрячь хорошенько. Я скоро вернусь. А если кто-нибудь спросит — ты ничего не знаешь… Кто был, куда ушел — ничего.

— Будьте спокойны, барин. Легче огонь высечь из ободранной липы, чем от меня хотя бы одного слова добиться.

Вытирая слезящиеся глаза, он долго провожает взглядом сгорбленную фигуру, которая постепенно тает в темноте.

— Не беспокойтесь, барин. Храни вас господь.

Железнодорожные пути замело, но специальное приспособление перед колесами счищает с рельсов снег и отбрасывает в стороны. Паровоз прицеплен к составу задом наперед. Тендер впереди. На груде угля сидит драгун в оранжевом дубленом полушубке. Обеими руками сжимая винтовку, он пристально глядит вперед. Прямо к паровозу прицеплен единственный пассажирский вагон третьего класса, обе его площадки забиты драгунами. Идущие следом четыре товарных вагона также битком набиты людьми. Сквозь отодвинутые двери виднеются синие мундиры и рыжие полушубки. Торчат дула винтовок, сверкают медные кольца на ножнах шашек. Задние вагоны закрыты. Только кое-где сквозь щели мелькнет вдруг заиндевелая лошадиная морда с клочком сена в зубах.