Андрей Упит - Северный ветер

— Так это вы лесные братья! — вздыхает Ильза. — Значит, и те, что приходили за хлебом и спичками, тоже? Я сразу подумала. Времена-то какие: человеку, точно зверю, в лесу приходится скрываться. Как вы там живете? Не замерзаете?

Мартынь пожимает плечами.

— Человек живуч, тетушка Ильза. Когда сидишь в теплой комнате, думаешь — я б на дворе и полчаса не выдержал. А вот приходится — и ничего, живем.

— Горемычные вы мои, какая там жизнь! У зверя шкура. У зверя в лесу своя нора. А человек ведь беззащитный, слабый.

— Мы иногда и вылезаем на опушку, — смеется Толстяк.

Ильза печально кивает головой.

— Тут до хлева иной раз не дойдешь — руки мерзнут. По ночам, когда ветер за окном воет, я всегда думаю о тех, кто скитается без пристанища… Почему бы вам не бежать отсюда? Разве вы долго так выдержите?

— Надо выдержать. Не всегда можно делать то, что хочется.

— Да, да… Небось кушать хотите? Что ж это я, старая дура, сразу не сообразила. У нас немного щей осталось… — Она приносит полмиски щей, хлеба и два маленьких кусочка мяса. — Мяса, правда, маловато…

— Спасибо, мамаша. — Гости мнутся, не решаются приступить. — А у самих-то осталось? Мы видим ведь, что вы не из богатых.

Вилнис взбирается на лежанку. Попыхивая трубкой, он говорит сердито:

— А вы ешьте!

— Уж какое там богатство, мои милые. Небось капли щей-то нам не жалко. Пока еще есть. Кушайте, сыночки… — Огрубевшей рукой она проводит по светлым вьющимся волосам Толстяка.

— У моего сынка тоже такие волосики были. Ничего о нем не знаем. Как попал на японскую войну — так ни слуху ни духу. Последнее письмо прошлым летом пришло.

— В канун Янова дня! — уточняет Майя.

Индрик уселся по другую сторону стола. Облокотившись о край и подперев голову ладонями, он не сводит с гостей глаз. Ему так редко приходится видеть чужих людей. Это целое событие в его жизни. Он вдруг улыбается словам Майи и кивает головой, будто слышит ее.

Майя, состроив строгую гримасу, знаками отзывает его, жестами дав понять, что неприлично так сидеть и глядеть людям в рот. Индрик послушно садится поодаль. А когда она протягивает ему карандаш, чтобы отточить, он берется за дело и работает с таким усердием, будто исполняет самое важное поручение на свете. На лице у него выражение торжества и блаженства.

Лесные братья любуются трогательной сценой.

— Он, бедняжка, все понимает, — рассказывает Ильза. — Знаете, какой он умник. С Майей они целыми часами разговаривают. Она рассказывает ему длинные истории, и он все понимает. А какой добрый, послушный! Никогда и виду не подаст, что ему трудно или он чем-нибудь недоволен. По утрам все дорожки к хлеву и к амбару расчистит от снега, воды мне принесет, дров нарубит, скоту кормушки уберет. — Она смеется. — Я тут живу как барыня. Не дай бог только Майю побранить. Он свирепеет, рычит, аж страшно становится. Как щенок, привязался к этой девчонке. Она командует им, как хочет. Он ей торбочку с хлебом носит в школу, а летом лапти чинит. По воскресеньям вместо нее скот пасет. Пальцем никто до нее дотронуться не смеет. Был у нас кот, большой такой, злой. Девчонка играла с ним, он и царапни ее за щеку. Поглядели бы вы, что с пареньком сделалось. Чуть не задушил кота. Насилу отняли.

— Я ничего не могу с ним поделать, — вздыхает Майя, — уж очень он сильный.

— Э!.. Э!.. — Парень весело кивает головой.

— Видите, — поясняет Ильза, — это означает: да. И-и — значит нет. Она даже писать его научила.

— Не совсем еще, — покраснев от похвалы, говорит Майя. — Я сама не очень-то хорошо знаю, где писать «h». В диктанте у меня всегда три-четыре ошибки.

— Ну, этому ты скоро научишься. Не так уж трудно… Сколько ж тебе лет и которую зиму ты ходишь в школу?

Девочка снова краснеет и низко наклоняет голову над книгой.

— Мне четырнадцатый пошел, — тихо говорит Майя, — а хожу я только вторую зиму.

— Она у нас сирота, милые. Дочь Катерины Натре — может, слышали. Ее поезд задавил. Так и выросла девочка без родителей. Как зверек, пойманный в лесу… — Тут Ильза замечает, что девочка совсем закрылась книгой.

— И-и!.. — кричит немой, и нож в его руке начинает нервно подрагивать.

— Девочка она хорошая… — Ильза спешит переменить разговор. — Послушная и учится хорошо. Мы так нее скучаем по ней, что трудно субботы дождаться. Без нее и воскресенье не воскресенье. Вы и не представляете, как много радости от одной этакой малой птахи и нашей глуши.

— Выдался бы год получше, мы б ее и летом отпускали в школу, — говорит Вилнис, вынув трубку изо рта. Досадуя на себя за слишком длинную тираду, он снова отворачивается.

— Лучшие люди вырастают из тех, кто перенес тяжелое детство, — говорит Мартынь. — Вы, я вижу, люди хорошие, и на Майю вам жаловаться не придется. Из нее вырастет замечательная девушка. Уже сейчас видно.

— Э-э!.. — радостно восклицает немой. Кто бы мог подумать, что он способен кричать так громко. Майя толкает парня в бок, и он замолкает.

Лесные братья перешептываются потихоньку. Потом Мартынь оборачивается спиной к столу и, опустив глаза, начинает:

— Вот что, люди добрые… Вы приняли нас, как гостей, как родных. Может быть, вы не знаете, что за нами гонятся, преследуют нас, как диких зверей. Если поймают, лучшее, на что можно рассчитывать, — пуля в лоб.

— А вы не бойтесь. Не найдут они вас на этом болоте.

— Да… Дело, однако, не в этом. Долго на болоте не проживешь. Есть хочется, спичек не хватает — иной ноги или уши себе отморозит… Время от времени и дело требует… Словом, приходится вылезать на свет божий, хотим мы того или не хотим. Наши посещения опасны. Вы, наверное, и сами знаете: тот, кто дает приют или хлеб лесным братьям…

— Ну, кто сюда полезет? Зимой ни души не видать. Трясина нынче, почитай, как следует и не промерзла.

— Мы тоже надеемся, что не придут. Но кто может поручиться? Схватят нас — наше дело ясное. Но мы не хотим, чтобы из-за нас невинные люди пострадали.

— Эх! Зачем вы так говорите. Нешто вы для удовольствия сюда пришли! Да и нам чего сделают за то, что мы дали озябшему человеку погреться или угостили куском хлеба!.. Больше нам и не под силу. Где сказано, что это грех?! И ваша вина… Нешто мы не знаем. Побольше бы таких виновных!

Мартынь с Толстяком снова перешептываются. Потом Мартынь продолжает, глядя на Вилниса:

— О нас говорить нечего. Конечно, иногда хочется погреться, поесть горячего… Здоровый человек еще кое-как терпит. Но у нас, видите ли, заболел один товарищ… Бинтов нет, лекарств нет, чистого белья тоже. Разжигать костер ночью нельзя. В шалаше он прямо погибает.

— Бедняжка. Чем же он болен?

— У него такое… Может, слыхали о молодом Акоте, которого за станцией расстреливали вместе с Зирнисом и Веленой?