Мария Прилежаева - Третья Варя

В Привольном нет пристани. Пароходик кинул якорь, подгадав остановить баржу поближе к мосткам. С мостков перебросили на баржу доски.

Ребята шли один за другим, стараясь не наступать переднему на пятки, под конец, не выдерживая, два последних шага бегом. Как все спешили и стремились на эту черную, низко осевшую в воду баржу, будто домой! Все мечтали уехать, уехать! А где-то позади, где-то за горизонтом, погромыхивало, будто раскатывался и урчал дальний гром.

Оставалось пройти Вариному звену, когда доска сорвалась и мальчишка нырнул под мостки. Пионервожатая кинулась в воду. У берега неглубоко. По пояс. Мальчишку вытащили, по рукам передали на баржу. Наладили доску, и остальные семь Вариных пионеров осторожно, гуськом, прошли по доскам. Вожатая замыкала звено.

И пароходик потащил баржу вниз.

— Прощай, Привольное! Спасибо, Привольное! До свиданья, Привольное!

— Ладно, поезжайте. А мы уж как-нибудь со своими-то…

Дождик припустил, сек, как прутьями. Коченея под дождем, в мокрой до горла одежде, пионервожатая приложила трубкой ладони ко рту.

— Клавдия! Клавдия! Клавдия! — надрывно неслось по реке.

— Что? Что? Что? — кричала Клавдия. И вдруг поняла: Записки!

Вожатая забыла Записки! Они были завещанием отца! Совестью и честью семьи. Памятью о первой Варе…

Клавдия побежала домой. Клавдия умела бегать не хуже любого парня, только пятки сверкают да мелькает пестрый подол. Призы получала в школе по бегу!

Но была осень. Шел дождь. Ноги вязли в сыром, тяжелом песке… А если бы и не осень, не дождь?

Разве капитан остановил бы баржу, сколько ни маши Клавдия красной сафьяновой тетрадкой, как флагом, когда, задыхаясь, вернулась на берег, а баржа уплывала дальше, дальше?

Уже почти нельзя различить людей на далекой, далекой, далекой барже. Можно лишь угадать: вон пионервожатая Варя! Стоит на корме. Ветер рвет на ней платье. На ней мокрое платье. Ведь она кинулась в осеннюю воду!.. Пионервожатая Варя, что же ты стынешь в своем мокром платье? Тебе холодно. Что ты кричишь? Ты кричишь:

— Сохрани их! Не забывай! Клавдия! Кла-ав-дия!

Дед встал с лавки, заложил руки за спину и тяжелыми шагами отошел к окну. Он никогда не сутулился, а сейчас стоял у окна совсем сутулый.

Кот неторопливо повел головой, вперил в деда свои таинственные черточки.

«Пионервожатая Варя — моя мама! Моя мама! Мама!» — тревожным молоточком стучало у Вари в груди.

— Бедные девчонки! — сказал дед. Повернулся от окна, беспокойно глядя на Клавдию: — А дальше?

— Я берегла их всю войну! Они были со мной всюду, на фронте. Берегла после войны! Они были со мной, как память…

— Вы привезли Записки? Слушайте… Клавдия!

Клавдия молчала.

— Не привезла, — сказал дед. — Где же они?

В эту минуту на крыльце послышался шум. Нетерпеливый стук в дверь.

— Дома кто есть?

Дверь распахнулась. Вошла женщина лет под сорок, в цветастом платке, повязанном концами назад, в красной кофте, такой красной, что вокруг все закраснело, будто в избу заглянула заря. Из-за плеча женщины высовывались еще две. Подталкивая друг дружку, они вошли в избу, загорелые, с выцветшими на весеннем солнце бровями.

— Клавдия! — перешагнув порог, сказала женщина в красной кофточке.

— Батюшки-матушки! Клавка наша! Клавдия, деваха наша геройская, она!

Они стали в ряд у порога и возбужденно заговорили все три:

— Вчерась слух по селу прошел… А нынче агроном: бежите, говорит, товарищи колхозницы, Клавдия Климанова с того света явилась. Не соврал агроном!

— Клавдия, да ты ли? Тела в тебе вовсе нет!

— Городской, что ли, стала? Нет, руки-то, глядите, вроде крестьянские. Слух по селу, а я не верю, сомневаюсь. Дай, думаю, своими глазами удостовериться надо.

— Клавдия, дак про тебя известие было, что на фронте убита!

— Узнала ли нас, Клавдия?

— Неужели не узнала? Ты — Маруська. Ты — Катя. Неужели не узнала! Ты, Маруська, и прежде красные платья да кофты любила. А ты Зинаида! Что? Не помню? Девочки! — идя к ним навстречу, возбужденно и радостно, как и они, говорила Клавдия. — Все помню. Ой, девочки, какие мы стали! Ой, девочки, какие мы старые стали!

— Ври! В самом расцвете. Молодых за пояс заткнем.

— Молодые нашу жизнь не осилят. Изнеженные… Откуда ты, Клавдия?

— Из Болгарии, девочки.

— И-их ты! Куда война занесла! По иностранным государствам раскидала людей. В иностранных-то государствах о Привольном нашем соскучишься!

— Ой, соскучилась! — всплеснув руками, воскликнула Клавдия. — Катя, Маруся, помните, за Оку по белые грибы на лодке ездили! У тебя, Катя, заветных местечек полно: чуть в лес — и пропала. Ау-ау, Катенька! Куда там! Ее и след простыл. Корзину с верхом боровиков наломает, тогда и покажется. А нам завидно, мы с Марусей аж почернеем от зависти!..

— Клавдия, про себя расскажи, — перебила бойкая колхозница в красной кофте, которую Клавдия называла Марусей.

— Расскажу!

Клавдия оглянулась на деда. Дед хмуро стоял у окна. Оживление на ее лице погасло.

— Сели бы, товарищ… Арсений Сергеевич. С дороги усталые. Сядьте, — нерешительно пригласила она.

— Я понимаю… вам не до меня… — ответил он с запинкой.

— Арсений Сергеевич! Виновата, Арсений Сергеевич!..

Видимо, он надеялся услышать другое и, медленно шагнув по направлению к ней, беспокойно спросил:

— То есть?

— Виновата…

Он сделал еще шаг и еще беспокойнее и требовательно:

— То есть?

Маруся в красной кофте перешепнулась с товарками, выдвинулась вперед:

— Товарищ военный или… как вас назвать, не пугайте ее.

— Не пугайте! — хором подхватили две другие колхозницы.

— Агроном сказывал, военный из Москвы прикатил, Клавдию ищет… Зачем она вам? — допрашивала Маруся.

— Двадцать годиков не видели Клавдию, а всё наша деваха геройская, обидеть не дадим! — подхватили другие.

— Девочки, бабы! — со слезами в голосе воскликнула Клавдия. — Этот товарищ военный не чужой мне, а дорогой человек. Пионервожатую Варю, мою московскую подругу, помните? Отец. А то дочь. Тоже Варя. На смену… Арсений Сергеевич, уж как я Записки хранила! Из войны, из плена целыми вынесла!..

— Сейчас где они? — нетерпеливо спросил дед. По лицу его было видно, спросил уже без надежды.

— В день перед отъездом хватилась, дай, думаю, взгляну, размечталась, как сюда, на родину, ехать, разгрустилась, вспомнила старое, думаю, ах, погляжу на свою дорогую тетрадочку, везти-то ее с собой не собиралась я, не для кого вроде, про вас неизвестно, может, вас и на свете уж нету…

Клавдия говорила без передышки и прижимала руки к груди.

— Ну? — торопил дед.

— Они в сундуке лежали, на дне. Неносильная одежда у меня в сундуке, отцов кафтан, чабаном отец был у мужа, его кафтан и лежит, и другое памятное, а на дне, под вещами, Записки. Арсений Сергеевич, может, найдутся еще…