Мария Прилежаева - Третья Варя

Он не успел договорить: из глубины леса донесся непонятный звук, похожий на стон. Несколько секунд они удивленно прислушивались.

Невдалеке закуковала кукушка. Сначала звонко, отчетливо, потом, словно чем-то испуганная, суматошно и бестолково сбиваясь. И смолкла.

— Рассказывай, Людмил!

— И видишь вдалеке, в морс, одиноко стоит полуостров. Скалистый полуостров, как видение. На нем Несебр, древний город.

Стон из леса повторился. Они переглянулись, теперь уже в беспокойстве.

— Эй! Кто там, люди! — позвал из леса сиплый мужской голос.

— Вот нажелала опасностей! Вот они, — шепотом сказала Варя.

— Не бойся, — ответил Людмил, беря ее за руку.

Варя близко увидела его черные глаза, тревожно расширенные.

— Люди! — звал голос из леса.

Варя и Людмил одновременно поднялись с дерева и стояли в нерешительности, глядя друг на друга, оба слегка побледнев.

— Помо-ги-те-е-е!..

— У нас в Болгарии, когда зовут на помощь, надо идти, — чуть помедлив, сказал Людмил.

— И у нас.

Они пошли в глубь леса, осторожно раздвигая кусты и перешагивая через валежник. Валежник сухо стрелял под ногами.

— Сюда! — звал голос.

Людмил отвел еловую лапу, и за елью они увидели небольшую полянку. На полянке, привалясь спиной к дереву, сидел бородатый, заросший, как леший, волосами старик в стеганке, в одном сапоге. Второй сапог был брошен в сторону.

Старик сидел в какой-то неестественной позе, широко раздвинув ноги, держась за ружье, лежавшее рядом с ним.

— Оставьте ружье, — сказал Людмил решительным, но напряженным тоном.

Старик отодвинул ружье, закрыл глаза и протяжно застонал.

— Да он болен! — поняла Варя; выскочила на полянку и подбежала к старику. — Вы больны? Что у вас болит? Откуда вы?

Он сидел не шевелясь, а Людмил и Варя стояли над ним. Он негромко постанывал. Потом его отпустило. Он открыл серенькие стариковские, неяркие глазки, увидел их, будто только сейчас, и без удивления сказал:

— Я-то вас жду-дожидаюсь. Елки-палки!

Это был лесник Захар Ильич, шестидесяти пяти лет от роду. Он давно жил в лесу, появляясь на селе лишь затем, чтобы попариться в баньке с веником и кваском да обратно в лес.

Старуха его жила на селе. Состояла в колхозе, имела огородик, пяток кур да козу. К старику старуха наведывалась помыть пол в его лесной избушке, перестирать белье, щи сварить.

Захар Ильич сам при нужде умел сварить немудреный обедишко и, когда старуха заболевала, управлялся с хозяйством один.

Старик привык к лесу. В лесу у него было много работы. Плюс к тому он был охотником, любил походить с ружьем. А сегодня у лесника произошла неприятность. Видно, шестьдесят пять его годиков стали знак о себе подавать.

Дело в том, что с некоторых пор в округе завелось волчье семейство. Леснику сказали о том известные только ему, но бесспорные и верные признаки. Признаки сказали ему, что в округе ходит здоровенный волчина-отец, добывает волчатам добычу. Подбирался и к избушке. Увидеть серого леснику не пришлось, по лесникова дворняжка Пятнаха вдруг начинала скулить, жаться хозяину в ноги, значит, чуяла незваного гостя.

«Трусь, елки-палки! Сто-о-рож!» — попрекал Пятнаху старик.

Они прожили вместе десять лет. Уходя из дому, лесник привязывал Пятнаху в сенцах и, возвращаясь, издалека слышал ее приветственный визг и лай. Она бурей кидалась ему на грудь! Лизала его, крутилась волчком, ловя от радости собственный хвост!

Однажды лесник вернулся с обхода: дверь в сени распахнута, веревка оборвана, Пятнахи нет. Убежала? Куда она из дому побежит? Наверно, собачонку уволок повадившийся таскаться к избушке старый волчина. Стащил в логово к волчице с волчатами.

Старик загоревал. Старик дал зарок выследить волчью семью. Разорить. Теперь каждое утро он до рассвета выходил из дому, шагал километры, отыскивая логово.

Сегодня, возвращаясь домой, лесник оступился на ровном месте, упал, да неловко. Поднялся, сгоряча прошагал два десятка шагов. Внезапная боль в ноге прострелила его. Он не мог идти. Тут, на счастье, и подвернулись Варя с Людмилом.

— Мы вас не бросим, не бросим! — уверяла разжалобленная его историей Варя.

— В самый час, ребятушки, на меня набрели. Без ноги-то хушь пропадай, елки-палки! Не киньте, ребятушки.

— Не кинем, не кинем!

— Есть против вывиху средство. Без отказу лечит. Парень, давай. С виду хлипенький ты, а другого выходу нету. Давай?

Старик привалился спиной к осине, вытянул ногу.

— Давай дергай! Со всей силы! Рывком. На себя! О-о!

— Больную ногу? — смутился Людмил.

— Здоровая без леченья здорова. Елки-палки, дергай, велят тебе! Ты мужик или нет? Дергай, велят!

Лесник плотно прижался к осине, уперся руками в землю, натужился.

— Слышь, рвани!

Людмил рванул. В ноге что-то хрустнуло. Людмил, потеряв равновесие, растянулся. Поднялся, сел против старика, перепуганно глядел на него. Старик, прислонившись к осине, хрипло дышал, выпучив серенькие глазки. По волосатому лицу струился пот, из одного глаза катилась слеза, крупная, как горошина. Вытер пот и слезу рукавом. И полез в карман за кисетом.

— Слышали, как в сустав-то вошло? Суставом-то хрустнуло?

Набил самокрутку, не спеша закурил. Видно, боль понемногу его отпускала. Он веселел.

— Покурю да испробую, завелась ли нога, елки-палки! Теперя ништо, заработает. Чьи вы, ребятушки? Наших об эту пору в лес не заманишь: ни тебе грибов, ни ягод, ни веников. Чьи? Московски? Так я и определил, что московски.

— А он из Болгарии, — кивнула на Людмила Варя.

— Из Болгарии? Во-о-на откель! То-то, гляжу, кудрявый да черный… Для нас что Болгария, что не Болгария — все едино. Был бы человек хороший, а мы не препятствуем.

Так он рассуждал. А солнце, клонясь к западу, светило между тем уже сбоку. Косые лучи, пробираясь сквозь легкие молоденькие листья, светлыми кружочками играли в траве, ласково скользили по щеке Вари.

«Где я? — удивленно думалось Варе. — Где-то далеко, даже и не в Привольном, а за Окой, в каком-то дремучем бору. И Людмил Хадживасилев со мной в дремучем бору, а я только утром его сегодня узнала… И лесник, как леший, весь зарос волосами… Расскажу завтра ребятам в Москве — не поверят! Я сама не верю, что все это происходит со мной».

— Вставай, эх-ма-а! — крякнул лесник, кончив курить и затушив о землю самокрутку. — Вставай, подымайся…

Ребята помогли ему встать. Он оказался маленьким, щупленьким, когда встал, в шапке серых от седины волос, беспорядочными космами свисавших на лоб и сзади на шею. Растрепанная бороденка распространилась но всему его лицу. Из волос неярко поглядывали слезящиеся стариковские глазки.

— Бросите аль доведете? — спрашивал он, держась за осину. Он еще не доверял вправленной ноге и опасался на нее ступить.