Валентин Катаев - Повелитель железа (сборник)

— Лучше дайте эти деньги мне, и я выпью за ваше здоровье стакан джину! Приехали!

Телега с громом вкатилась в какой-то каменный двор, возница мгновенно осадил мулов и вдруг каким-то незаметным движением опрокинул телегу. Люди и чемоданы посыпались на землю. Из дверей дома выскочили двое мальчишек. С необычайной скоростью привязали они чемоданы к веревке, выброшенной кем-то из второго этажа, и чемоданы, как чудовищная гроздь, закрутились в воздухе.

— За мной, сеньоры, — крикнул Галавотти и, схватив под руки Ламуля и Валуа, понесся вверх по темной каменной лестнице. Мальчишки поволокли также Яшикова, Эбьена и Сигаля. Через пять минут они не то валялись, не то сидели в полутемной комнате с окнами на улицу.

Галавотти куда-то исчез, а Ламуль, встав с плетеного дивана и потирая поясницу, подошел к окну. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть, и он едва удержался, чтоб не вскрикнуть от неожиданности: из окна противоположного дома глядело темное бородатое лицо глухонемого бразильца. Ламуль поманил своих спутников, но, когда они подошли к окну, видение исчезло. А в дверях стоял добродушный толстяк в колпаке и в грязном фартуке — хозяин отеля — и говорил, улыбаясь:

— Ну, канальи, рассказывайте, что вы натворили? Убийство или просто кражу со взломом?

Наступила томная южная ночь. Отсветы реклам перебегали по небу, город трепетал томительной ночной жизнью, долетавшей сюда вместе с волнами какого-то терпкого аромата цветов, так что казалось, кокетка опрокинула туалет с десятком душистых флаконов. Ламуль вспомнил свою Прекрасную Терезу, пощупал свою фальшивую бороду и пробормотал:

— А ведь чего доброго — нас и в самом деле принимают за убийц…

— Забавно это слышать тому, чьи предки некогда на троне, украшенном лилиями…

— К черту предков… Доктор… что вы обо всем этом думаете?..

— Много интересного, поглядите, что мне удалось поймать у вас под кроватью, господин Эбьен…

Он положил на стол сверток бумаги, который слегка шевелился, и наклонил свечу…

— Что это такое?

— Редчайшей породы сколопендра, — сказал доктор, такой экземпляр попадается один на 10.000; и вам повезло настолько, что как раз под вашею кроватью мне удалось найти его!..

— фу! какая гадость… Чем же он знаменит, этот ваш урод?

— От его укуса, — сказал доктор, любовно рассматривая маленькое чудовище, — умирают почти мгновенно…

Все вскочил в страхе.

— А вы уверены, что их еще там нет?

— Таких нет… а обычных довольно много…

— А от обычных что бывает?..

— О, — сказал профессор презрительно, — от них умирают дня в два, в три… Есть среди них настолько вялые и слабые типы, что от их укусов отделываются местною гангреною…

Пьер Ламуль заходил из угла в угол.

— Положительно, — сказал он, — здесь нельзя задерживаться!.. Переночуем как-нибудь ночь, а завтра же переедем в лучшую гостиницу, или…

— О сеньоры, — раздался знакомый голос, — уверяю вас, что лучше «или»…

— Послушайте, сеньор Галавотти, — произнес Ламуль, — вы, очевидно, все знаете…

— Я знаю три четверти всего, — отвечал тот скромно, — но я знаю человека, который знает все…

— Ну, так слушайте… Вы не думайте в самом деле, что мы какие-нибудь воры… мы путешественники… Вот это знаменитый профессор географии, вот это лучший в Париже адвокат, это русский эмигрант, это нечто вроде французского короля, а сам я писатель… Мы едем с научною целью на один остров… остров Люлю… Вы знаете такой?..

— Если я не знаю, то это еще ничего не значит, ибо я. знаю человека, который все знает…

— Вы можете достать нам этого человека?

— Хоть сию же минуту… Позвольте…. минуту тишины, сеньоры.

Все прислушались. Снизу из-под пола донеслись странные звуки; казалось, что кто-то катает пустую бочку по железному листу и от времени до времени пускает в ход автомобильную сирену.

— Что это? — спросил Эбьен с некоторым страхом.

— Это, — отвечал Галавотти таинственно и восхищенно, — кривоглазый Пэдж поет вечерние псалмы…

В это время страшные звуки смолкли и прогремел выстрел.

— Он кончил петь, — воскликнул Галавотти, — пропев псалмы, он всегда палит из револьвера в пустую бутылку. Я сейчас приведу его, сеньоры…

— Зачем? Зачем? — в страхе закричали Валуа и Ламуль.

— Потому что, сеньоры, — отвечал Галавотти, — Пэдж и есть тот самый человек, который все знает!..

Все сидевшие в комнате почувствовали некоторый трепет, когда, ведомый Галавотти, появился на пороге человек казавшийся квадратным, столь широки были его плечи.

На огромном красном лице сверкал один глаз, другой был, по-видимому, давно выколот и заменен скорлупою грецкого ореха. Нос был приплюснут к правой щеке, а в огромной пасти, придерживаемая тремя темными зубами, торчала трубка. Удивительный человек этот, войдя в комнату, молча сел верхом на стул, Спиною ко всем присутствующим, и, казалось, задремал.

— Он не станет разговаривать, — шепнул Галавотти, — пока ему не дадут настоящий доллар.

— Что значит настоящий?

— Не фальшивый.

Пьер Ламуль дрожащими руками вынул доллар и дал его Галавотти, который, в. свою очередь, почтительно протянул его Пэджу. Тот взял бумажку, сунул ее в рот и жевал с минуту. Затем, вынув изо рта, расправил на ладони своим черным пальцем и посмотрел на свет. После этого он внезапно вырвал из-под себя стул, швырнул его в угол комнаты и, сжав кулаки и переваливаясь, подошел к Ламулю.

— В чем дело? — крикнул он таким густым басом, что казалось, в комнате кто-то заиграл на тромбоне.

Рибелло Галавотти, видя, что Ламуль от страха не в состоянии сказать ни слова, решил выступить сам:

— Сеньоры, — сказал он почтительно, — научные деятели и едут с высокою целью на остров Люлю… Они хотели бы знать, где находится этот остров и как до него добраться…

Пэдж поправил скорлупу в своем глазу и с необычайной ловкостью плюнул в окно так, что плевок его только слегка задел за ухо Роберта Валуа. Он долго молчал.

— А они, — наконец произнес он, — не шаромыжники…

— О, мистер Пэдж, это же все ученые люди… Это Колумб, это Архимед, это Шекспир, а это Эйнштейн…

Пэдж кивнул головою глубокомысленно:

— Я сам окончил воскресную школу, — прохрипел он. — Остров Люлю… Гм!..

— Расположен под 46-м градусом… — начал доктор Сигаль.

Мгновенно лицо Пэджа исказилось. Глаз его засверкал, голова втянулась в плечи, и не успели друзья опомниться, как доктор уже лежал на полу у противоположной стены, а Пэдж потирал ушибленный кулак.

— Будешь ты молчать, долговязая минога, — крикнул он, — когда говорит кривоносый Пэдж?… Или ты привык, чтоб тебе щекотали ребра вот этою игрушкою?