Михаил Малиновский - Рассказы

Проехали центр города. Ваня Зуев гнал машину, не заботясь об удобстве пассажирки. При сильной встряске, скользнув по ней взглядом, спрашивал:

— Не наскучило еще?

— Что?

— Подпрыгивать.

И смеялся, как над девчонкой. Надя сердилась, но через некоторое время, забывшись, снова попадала врасплох, и Ваня Зуев смеялся еще заразительнее. Не находит, о чем говорить, вот и забавляется…

Ездить в пионерский лагерь Сергею выгодно — на полдня машина остается в распоряжении шофера, а быть у воды и не замочиться… О поездке можно так сказать: это дело мы реализуем. Сергей не упускал калыма, если подвертывался случай. На другой работе ему труднее было бы тянуться на кооперативную квартиру. Но он говорил о новоселье: готовься. Решил, значит, представить ее родителям. Что-то вроде смотрин получается. Смотрины с доставкой на дом… Если не увидится сегодня с Сергеем, то и прихорашиваться не станет.

С моста открылась и отступила назад Набережная улица. Надя охватила взглядом лишь общий вид — опрятные высокие дома под голубым небом, сочную зелень сквера вдоль берега, юркие, как жуки-водомеры, моторные лодки на подсиненной воде в солнечных бликах.

— Видела экспериментальный дом? — спросил Ваня Зуев. — Крупнопанельный в девять этажей. Красота! И внутри удобный: в каждом подъезде лифт, в кухне — мусоропровод, коридоры просторные. Запросто можно ставить ларь под картошку, и никому не помешает. Вон его крыша, видишь?

Надя знала этот дом — два года велись разговоры о нем в городе: показывали по телевизору, рассказывали по радио, писали в газете. Только не говорили, кто будет жить в нем.

— Ну, вижу, — ответила Надя. — И что?

Ваня помолчал значительно и скромно сказал:

— Мой.

Еще помолчал, разжигая любопытство, и уточнил:

— Я в нем живу. На пятом этаже. Между прочим, самый удобный этаж — и пешком не тяжело подняться, и на лифте не стыдно…

Надя недоверчиво ухмыльнулась, но Ваню Зуева невозможно было остановить.

— Дом заселяли к Первому мая. Помнишь, я с машиной запоздал? Перевозился, — рассказывал он. — Прихожу перед этим на работу. Сама знаешь, конец месяца, с планом запарка, как вот сейчас. КрАЗ ждет меня, уже нагруженный. Я до кабины не дошел, как Путов кричит сверху, из диспетчерской: «Зуев, к телефону!» Нет, подожди… Один рейс я сделал, с тобой же ездил. Помнишь? Ну. А это после обеда звонок был. Он же заполошный, наш Путов, на кого хочешь страху нагонит. «К телефону! — кричит из окна. — Давай живей, горисполком требует!». Глаза таращит, будто я жалобу на него написал. Ну, такой начальник цеха еще не родился, который меня испугает. Тем более, никуда я не посылал никаких жалоб. Я терпеть не могу всяких этих заявлений-объяснений. По телефону вежливый женский голос сказал, что меня хочет видеть товарищ Бахтин. Желательно, говорит, сегодня в три часа. Путов замдиректорскую «Волгу» дал. Это тебе не КрАЗ и даже не ЗИЛ. «Волга»! Пятнадцать минут — и мы у парадного подъезда.

Самый невероятный вымысел облекался Ваней Зуевым в убедительные, вполне реальные подробности, так что Надя уже стала прислушиваться к его рассказу.

— Ты Бахтина-то знаешь? — продолжал он. — Председатель горисполкома, Бахтин Георгий Николаевич. И ни разу не видела? В общем, по виду вроде меня — плотный такой, небольшого роста, разве что постарше года на два и облысел. Оно и понятно — на такой работе. Ване Зуеву или, скажем, твоему Сергею что положено знать? Одну баранку. Куда ты скажешь, туда я и поверну. Могу домой завезти. Не надо? Ну, значит, не надо. Хозяин — барин. А у него там всякие постановления, резолюции, комиссии. И все держи в голове. А людей сколько надо помнить! Вот я, Ваня Зуев, шофер второго класса, не поздороваюсь с кем-нибудь, так? Выпил, скажут, Ваня Зуев, знакомых не различает. И никаких последствий. А если Жорка не поздоровается, Бахтин то есть? Ого! В миг разнесут по городу: молодой председатель, а зазнался уже… Встречает он меня на пороге кабинета, руку жмет крепко. «Здорово, Ваня!» — говорит. Я тоже крепко жму руку. «Здорово, Жора!» Для кого он Георгий Николаевич и товарищ Бахтин, а мы с ним давнишние друзья, жили на одной улице, в одну школу бегали. Садимся рядышком на диван, разглядываем друг друга. «Что-то не заходишь, Ваня», — укоряет. «Да все как-то непопутно», — успокаиваю его. Ты, Ваня, говорит потом, — всю сознательную жизнь работаешь на заводе математических машин в одном и том же цехе. Транспортный, цех-то? Точно, — подтверждаю, — с первого дня основания вот уже пятнадцать лет тружусь в этом цехе. Все правильно, — говорит Бахтин, — поэтому надо признать тебя ветераном, который не представляет себе жизни отдельно от родного цеха. Ты согласен? Какой разговор, Жора! — я ему отвечаю. — Не дай бог сгорит цех, так я еще пять лет на пепле греться буду. Смеется, понимает шутку. И без шуток, — говорю, — само собой. Ну, а живешь-то, — спрашивает, — все там же? Там, — говорю. Интересуется жизнью, спрашивает, в чем нуждаюсь. А какая у меня нужда? Живу и живу. Если подумать, то можно, конечно, найти. Так ему по-дружески и толкую. Ну, вот что, Ваня, мы тут посоветовались насчет тебя и решили дать квартиру двухкомнатную в экспериментальном доме. Не женился, говорит, семья не прибавилась? Нет еще пока, отвечаю. Приходи завтра за ордером, наказывает. Ты представь только мое положение, — Ваня Зуев обратился к Наде, — а?

Надя сидела разморенная, не одергивала уже платье, не поправляла волосы, прилипавшие к лицу. Он откровенно осмотрел ее, достал из-за спинки сиденья газету, положил ей на загорелые ноги.

— Свежая, — сказал, чтобы не подумала, будто совестит ее.

Надя прижала газету рукой к коленям. Ей в самом деле не было совестно, потому что в глазах Вани Зуева не таилось ни укора, ни вороватой жадности. Он видел ее всю, усталую и расстроенную в чувствах, а не только открытые ноги в запыленных красных босоножках.

Машина въехала в окраинную улицу. С обеих сторон дороги густо росли тополя, скрывая сплошной зеленью частные домики. Листья на деревьях заматерели — потускнели и усохли. За этими тополями незаметно кончается город, и аллея через пустырь, так же скрытый зеленью крон, подводит затененную дорогу к заводским воротам. Ваня Зуев сбавил скорость. Стал заметен вешний ветерок, под которым листья шевелились на корешках, не сминаясь, будто жестяные, и шелестели, должно быть, жестко. И народившиеся листики начали различаться — светлые и мягкие, с влажным блеском.

— Ну вот, значит, — заговорил Ваня с таким видом, будто затормозил, чтобы успеть досказать. — Бахтин обиделся: и спасибо, дескать, не скажешь. Постой, говорю, Жора. Ты только не обижайся. Спасибо, конечно, что вспомнил и по старой дружбе квартиру вырешил. Но ты же знаешь, что я никогда не любил этого. Дружба дружбой, а я человек гордый… Знаю, Ваня, знаю! Помню, говорит, и ценю твою дружбу, и ты, как всегда, прав. А гордость твою я не ущемляю, потому что квартиру дает тебе горисполком. Мне, например, приятно будет жить с тобой в соседях… Так вот и получилось. А квартира хорошая, нечего сказать. — Ваня Зуев вызывал сигналами охранника, остановив машину перед воротами, и заканчивал торопливо: — Сказать нечего, одно плохо — далековато ездить на работу. Вот поставлю машину, будет уже около восьми. Дай бог к девяти домой добраться…