Зоя Богуславская - Посредники

— Неправда, — снова, но уже истошно, возмущенно закричал женский голос, — вас ввели в заблуждение. Сначала мы все ходили. Спросите у н е г о, почему я перестала ходить!

На этот раз Олег отчетливо увидел Марию Васильевну. Она приподнялась, когда кричала, и лицо, изможденное, серое, было перекошено от негодования. Сказав свое, она тяжело рухнула на сиденье. Запахло аптекой.

Острота ситуации все больше захватывала Олега, на лбу выступила испарина, шею свело от напряжения. Только сидя в зале, он понял, какую адскую выдержку, надо иметь людям, ежедневно взвешивающим каждое сказанное слово на весах правды и лжи, добра и зла, которым дано это страшное право с у д и т ь себе подобных.

— И другой ряд фактов, — повысил голос Родион. — Я бы сказал, социально-исторических, которые я предлагаю вашему вниманию.

Олег насторожился. О такой постановке вопроса ему не было известно. Может быть, это и есть то, что Родька придумал как общую систему доказательств, о необходимости которой он говорил вчера.

— В этой связи мне бы хотелось, — медленно продолжил он, — сослаться на свидетельские показания старого товарища Рыбина, наблюдавшего его жизнь с тридцатых годов по сегодняшний день, — Ивана Семеновича Киселева.

Как вы знаете, Киселев рассказал нам о том, что помнит Марию Васильевну и Алексея Ивановича женихом и невестой, об их жизни до войны. «Это была образцовая семья. Мне казалось — вот люди, созданные друг для друга», — уверенно заявил Киселев, часто бывавший у Рыбиных в то время. Он сохранил добрые отношения с обеими сторонами до последнего времени, тяжело сокрушается по поводу случившегося сейчас. Такому свидетелю можно верить. «Разногласия начались после войны», — вспоминает Киселев.

И Родион привел примеры, когда на шум и крики к Рыбиным приходили соседи, заставали ссору, доходившую до тяжелых побоев. Во всех этих ссорах всегда обвиняющая сторона — Мария Васильевна. Алексей Иванович отмалчивается, хотя именно он страдает от рукоприкладства жены. Рыбин никогда не жалуется на семью, обвиняемый в семье всегда только он. Деспот, душегуб, патологически преследующий женщин своими ухаживаниями.

— Мне хочется спросить вас, товарищи судьи, о другом: как же совместить два столь несхожих портрета Алексея Рыбина? Один — тот, который нарисовали нам здесь его сослуживцы и соседи, человека, сдержанного до скрытности, справедливого, любимого коллективом и друзьями на протяжении тридцати с лишним лет. И другой — деспота, тиранившего семью, восстановившего против себя детей до такой степени, что ему много месяцев подряд приходилось питаться за отдельным столом.

Переждав шум зала, Родион удовлетворенно обвел глазами аудиторию и приступил к выводам.

— Итак, я подхожу к самому главному, — голос Родиона понизился, снова зазвучал затаенно, почти интимно, с легкой горечью человека, вынужденного делать признания, которые самому ему тяжелы. — Чем же объяснить эту двуликость? Казалось бы, хамелеонство не в природе такого человека-бойца, каким мы представляли себе Алексея Рыбина. Что же означает это соединение морали и аморальности, высокое чувство долга и изощренная жестокость преступления? Я думаю, товарищи судьи, что за кажущейся раздвоенностью морали подсудимого стоит объективное многолетнее существование в его семье двух противоречивых мировоззрений. В лице подсудимого мы имеем дело с одной из разновидностей людей, чье детство совпало с годами военного коммунизма, а характер окончательно сложился в период Отечественной войны. Привыкшие к суровой дисциплине военного времени, они судили людей только со знаком плюс или минус. Повседневность, сложность жизни воспринимается ими порой как отступление от норм высокой совести, они думают, что прямолинейность — это всегда правда, многослойная тактика — всегда фальшь, осторожность — всегда трусость.

В годы, когда Алексей Рыбин был на фронте, Мария Васильевна приводит в дом мужчину. Она знакомит его с детьми. Дети начинают любить доброго, распахнутого настежь человека, с открытой, но неглубокой душой. Возвращается Рыбин, он жив, все хорошо кончилось для него в этой суровой войне, и Мария Васильевна (надо отдать ей должное) сразу же расстается со своим возлюбленным во имя сохранения семьи. Но увы. Прежней, образцовой пары, о которой говорил здесь Киселев, уже нет и в помине. И, к сожалению, никогда уже не будет.

Родион поправил волосы. Лицо его, казалось, побледнело, когда он, протянув руку, раскрытой ладонью показал в сторону подсудимого.

— Рыбин не может смириться с мыслью об измене жены. О том, что в трудные дни на фронте в его доме жил другой. Он становится суров, мрачен, нетерпим, требует полного подчинения, вводит строгий распорядок в доме. Малейшее нарушение установленного им кодекса морали вызывает его нарекания, а порой жестокую мстительность. Дети, помня доброго, уступчивого дядю, безответственно баловавшего их, не принимают настоящего отца, не могут его полюбить. Конфликт ширится, растет, как поток, вырвавшийся в долину, и вот уже мать берет сына и дочь в союзники против отца, потом они становятся свидетелями ссор, матерщины, побоев.

Обстоятельства последнего года совместной жизни в семье Рыбиных вы уже знаете — полная несовместимость двух враждующих сторон. Незадолго до покушения Рыбин впервые признается Киселеву в письме из больницы: «Жизнь моя дошла до ручки. Дома жить не могу. Не знаю, что и предпринять. Ни здоровья, ни семьи у меня больше нет». Всю жизнь Рыбин привык к уважению и вниманию чужих людей, коллектива. Теперь, на старости лет, он презираем и ненавидим в собственном доме.

Такова ситуация в семье Рыбина перед последними трагическими фактами. Киселев предлагает Рыбину из больницы переехать к нему на время, пока в его доме разрядится атмосфера или он не подыщет себе новую квартиру. Подзащитный едет к Киселеву, но потом снова, спустя месяц, возвращается домой. Как мы знаем, не без участия и согласия Марии Васильевны.

Через несколько дней происходит покушение.

Товарищи судьи, я постарался раскрыть перед вами социальные и психологические мотивы, которые повлекли за собой преступление. Учитывая все вышеизложенное, прошу смягчить наказание...

Родион сделал паузу, он был взволнован и возбужден напряженным вниманием зала, он чувствовал успех, ноздри его трепетали, глаза блестели. Будто взвесив все, что предстояло ему сказать, он сделал шаг в сторону судей и закончил:

— Прошу суд применить к Рыбину статью 109 Уголовного кодекса, которая гласит, что за умышленное тяжелое телесное повреждение с опасностью для жизни полагается срок наказания до восьми лет лишения свободы. Учитывая чистосердечное полное раскаяние Рыбина и то, что он сам, первый сообщил о случившемся, и, наконец, то, что, будучи тяжелобольным, он не представляет больше опасности для общества, прошу суд приговорить его к трем годам лишения свободы с последующей высылкой на два года. Взгляните на моего подзащитного, — кончил Родион, — представьте, как проживет он даже эти три года и п р о ж и в е т ли он их.