Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания

В чем же нас обвиняют сердитые читатели? А в том только, что в некоторых случаях мы заглазно, любя, на страницах интимного домашнего дневника называем нашу дочь не Маша, а Машка. Чуть ли не первое такое сердитое письмо я получил от собственной тетушки. И ей первой мне пришлось разъяснять, что «Машка» в устах любящего отца — это не бранное слово и не «пережиток крепостнических отношений» (в чем меня пытались убедить некоторые читатели), а особый вид ласки, нежности. Той же родственнице я должен был напомнить, что не я первый пользуюсь этой фамильярной формой обращения к дочери. Например, некто А. С. Пушкин, человек светский, воспитанный, столбовой дворянин, в письмах к жене не именовал своих детей иначе, как Сашка и Машка. Недаром, вероятно, Пушкину, не меньше чем нам грешным, доставалось от тогдашней критики за недостаток благопристойности, за вульгарность и «простонародность» его языка. Да, представьте себе, уже и в те давние годы гремел над головой пишущего грозный оклик: можно ли и нужно ли?..

А в самом деле, Янина Викентьевна, можно ли?..

Вот попробуйте откройте наугад какую-нибудь книгу Пушкина, хотя бы «Сказку о рыбаке и рыбке», и дайте ее почитать Леночке. Не обнаружите ли вы после этого в словаре вашей маленькой приятельницы такие слова и выражения, как «дурачина ты, простофиля», «сварливая баба», «белены объелась», «старуха вздурилась», «старый невежа», «взашей затолкали», «проклятая баба»?.. Если не Пушкина, возьмите Гоголя, возьмите Фонвизина, Гончарова, Чехова, Горького, любого почитаемого нами автора и вы наверняка отыщете в их романах, сказках и рассказах такое, что, по вашим понятиям, писать и печатать нельзя.

Кстати. Давали ли вам в ваши детские годы читать эти книги? Думаю, что давали. Погубили они вас, испортили ваш язык, изменили к дурному ваш нравственный облик? Да нет, могу ручаться, что если и были дурные влияния в вашей жизни, то шли они не от книги, не от этих милых старых невеж и объевшихся беленой баб…

Но тут я, пожалуй, раскланяюсь с Я.В.Путан и поговорю о других читателях, о тех, кто тоже ратует за чистоту литературного языка.

По моим долголетним наблюдениям эти читатели делятся на три группы. Первых я бы назвал профессиональными склочниками и сутягами. Пишут они чаще всего не авторам, а в редакции и в вышестоящие инстанции. Этим безразлично, о чем писать и на кого жаловаться: на управхоза ли, на милиционера, на продавщицу овощного ларька или на детского писателя. Таких немного, но они, к сожалению, есть.

Вторых обозначить труднее. Назвать их ханжами было бы грубо. Пуристы? Пуритане? Опоздавшие родиться гувернантки? Чаще всего это женщины не самой первой молодости, одинокие, застенчивые, краснеющие по каждому пустяку и видящие грубость там, где ее нет и в помине.

Я бы мог процитировать немало писем и пересказать не один мой разговор с этими славными читательницами. Сейчас вспомнился такой случай. После одного моего выступления в детской библиотеке подходит ко мне маленькая женщина в синем халате, произносит что-то любезное, комплиментарное, потом краснеет и говорит:

— Только зачем вы, простите, употребляете такие грубые выражения.

— Какие? Где?

— Да, у вас в рассказе встречаются грубые слова.

— Назовите их, пожалуйста.

Краснеет еще больше. Молчит.

Я настаиваю:

— Очень вас прошу: назовите слова, которые вы считаете грубыми.

— Я не могу. Мне стыдно.

— Если стыдно — отвернитесь.

И вот, опустив глаза, эта милая женщина, уже совсем пунцовая, хриплым шепотом выдавливает из себя:

— Елки зеленые!

А это уже не со мной, но при мне. Выступали мы как-то с ныне покойным Е. И. Чарушиным, прекрасным художником и писателем, в прославленном ленинградском институте, перед педагогической аудиторией. Евгений Иванович с успехом прочел новый рассказ. А потом, как водится, выступали слушатели. И вот поднимается такая же неопределенного возраста дамочка, так же краснеет и так же смело и безапелляционно заявляет:

— Рассказ товарища Чарушина мне очень понравился, только режут ухо те неприличные слова, без которых, мне кажется, легко можно было обойтись.

Экспансивный Евгений Иванович вскакивает:

— Что? Помилуйте! Какие неприличные слова? Где?

— У вас там в рассказе есть слово «кобыла».

Чарушин хватается за сердце.

— Милая моя! — восклицает он своим незабываемым окающим вятским говорком. — Милая! Клянусь вам — в слове «кобыла» абсолютно ничего неприличного нет. Кобыла — это лошадь! Лошадь женского пола.

Ведь если бы я вас кобылой назвал…

И наконец, есть еще одна группа критически настроенных читателей. Ради них-то, собственно, я и решился писать эти заметки.

Людей этих довольно много. Они недостаточно интеллигентны. Они только-только приобщаются к культуре, и даже, пожалуй, не к культуре, а к азам цивилизации.

К голосу этих людей писатель должен относиться бережно.

Вот что писал несколько лет назад один из таких читателей, тридцатидвухлетний плотник из города Изобильного:

«…Образование у нас с женой „среднее“ начальное, живем мы в районном центре, хотя ему и присвоено звание города, но до города ему далеко, но скоро, очень скоро мы будем считаться горожанами, так как наши дети уже сейчас говорят на г, то есть это значит подошли к культуре»… «Наша семья активный подписчик на все. Например, самый маленький получает журнал „Веселые картинки“, старший сын „Пионерскую“, дочурка „Семья и школа“, жена журнал „Здоровье“, я „Литературную газету“».

Сколько гордости, и трогательной гордости, в этом перечислении. Но, оказывается, не всегда чтение книг и журналов доставляет радость. Вот прочли злополучную «Нашу Машу» и —

«…Нас очень взволновало обращение товарища Л. Пантелеева как отца, писателя и педагога к своему ребенку Машка!»… «Мне и членам моей семьи кажется это несколько грубо! Мой сын Геннадий (ему три года, четвертый годик), если ему кто скажет Генка, он тут же опровергает: я не Генка, а Гена». «Все в рассказах Л. Пантелеева нам очень нравится, но как при чтении доходит до вышеупомянутых выражений, весь интерес к чтению пропадает».

Не всегда и не на все письма писателю удается ответить, но читателю из города Изобильного я ответил сразу и постарался написать понятно и вразумительно. Я очень хорошо представляю себе этого не очень грамотного человека, гордого тем, что дети его живут в посёлке городского типа, не гекают, а «говорят на г», что жена его читает журнал «Здоровье», а сам он — «Литературную газету». Этот человек не скажет и детям своим не позволит сказать: «я поел», а непременно: «я покушал», не скажет: «жена у меня беременна», а скажет: «в положении». В баню он ходить перестал, ходит «в маскарад», фильмы смотрит не в кино, а в «кинотеатре».