Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

— Вы понимаете, что вы говорите, — опера!.. — Он глянул на свой сорок пятого размера кирзовые сапожищи, в которых всю осень ходил в школу по непролазной грязи, ему стало весело, и он сказал: — Кого же я, по-вашему, буду петь в опере — Ленского?

— Ну, для Ленского вы, пожалуй, действительно не годитесь — тяжеловаты. А вот, скажем, Онегина — что ж, вполне.

Издевалась, что ли, она над ним? А он и сам умел поддеть кого угодно. И словно какой-то чертик его дернул: взял химичку под руку, моргнул кому-то, сказал:

— Как? Онегин и Татьяна...

Кто-то прыснул.

Ее и без того бледное лицо сделалось еще бледнее, а вслед за тем покрылось красными пятнами. Глядя перед собой в пол, она носком лакированной туфли медленно ковырнула что-то там раз, другой, машинально одернула юбку на скромных бедрах и, нагнув голову, шмыгнула мимо него из учительской, пигалица...

— Берегитесь, — сказала ему тогда директорша, слышавшая этот разговор. — Она вам этого так не спустит. В этой девице сидит черт. Разве вы ничего не замечаете?

А что он должен был замечать?

— Она ведь к вам неравнодушна, неужели не чувствуете?

Еще что... Он даже растерялся и потом целый день об этом думал. В самом деле химичка в него влюбилась? Вот так штука. Недаром, выходит, Анька ее ненавидит — того и гляди вцепится как кошка. Ну а ему-то что? Их много, а он один. Пускай себе переживает девчонка прекрасное чувство.

Но тем не менее он стал остерегаться ее, больше не задевал, не насмешничал, в учительской садился от химички подальше и незаметно наблюдал за ней. А она, почувствовав его взгляд, мгновенно оборачивалась в его сторону и — как расцветала. Глядит потом перед собой и усмехается. Все чаще и чаще, чтобы доставить ей удовольствие, он не сразу отводил взгляд, когда она оборачивалась, а — чуть помедлив, будто застигнутый врасплох. Зачем ему это нужно было, он не знал, — так, отчего, бы не сделать приятное девчонке. Не знал он, что играл с огнем.

Он даже проводил ее как-то после уроков домой. Стояла глухая осень, темнело в пять часов, и можно было надеяться, что его благотворительный жест останется никем не замеченным. Всю дорогу шли молча, и это придавало всему нежелательную значительность. Он это понимал и то принимался беззаботно насвистывать, то бросал комья твердой земли в лаявших из каждого двора собак. У ее дома он быстро распрощался и, насвистывая, ушел. Для отвода глаз сделал небольшой крюк и прямо-прямехонько зарулил к Ане.

А на другой день химичка сама догнала его после уроков и пошла рядом. Прыгая как коза на кочковатой от замерзшей грязи, невозможной дороге, она то и дело опиралась о его руку — даже напевала — и вдруг как бы между прочим сказала:

— Послушайте, что у вас общего с этой толстой самкой?

— Какой самкой?

— Ну, положим, вы хорошо знаете, с какой...

Какое-то время он шел за ней, соображая, как себя вести: послать ли ее подальше или сделать вид, что не понимает, о чем идет речь. Решил все-таки обругать дуру, но вместо этого обиженно спросил:

— Почему толстая? И не толстая вовсе, самый раз... «Скракля ты скракля, — подумал, — тебе и не снилось, какая она бывает, моя Аня. Толстая...»

А химичка продолжала:

— Как вам не стыдно — она старше вас, у нее муж, ребенок. А главное, ведь вы оба работаете в школе, все на виду. Думаете, об этом никто не знает?

Они остановились посреди дороги.

— Какого черта ты пристала ко мне! — вдруг заорал он. — Что ты свои порядки приехала наводить? Ну и что, что мы работаем в школе, что ж теперь... — и он выдал ей со зла такое, что она отшатнулась от него. Он сам напугался, но подумал: «А что мне с ней — детей, что ли, крестить? Подумаешь, культурная дура!»

— Вот так, — немного успокоившись, сказал он. — Запомни — это не твоего ума дело, и точка. А будешь лезть куда не просят.

Тогда она тоже закричала:

— Вы безобразничаете на виду у всей школы, и это не мое дело? А вот посмотрим, мое или не мое. Я хотела по-хорошему предупредить, но если вы не желаете, я подниму этот вопрос на собрании педагогического коллектива! Я в роно поеду, я...

Дело принимало скверный оборот: а ведь и впрямь «поднимет вопрос», с нее станется, и поедет — в роно или куда повыше. Черт бы тебя побрал, деревяшку.

— Людмила Петровна! — чуть ли не взмолился он. — Подумайте, что вы говорите, вы же культурный человек. Ведь это моя личная жизнь. А может, у нас с Анной Митрофановной все серьезно? Ведь вы ничего не знаете.

— Я все сказала! — крикнула она. — Или вы прекратите эту постыдную связь, или я...

Тогда он изо всех сил рванул ее за руку:

— Отстань, слышишь, по-хорошему отстань. Какое мне дело, что ты в меня влюбилась? Нужна ты мне тыщу лет! Ты думаешь, если я брошу Аньку, я с тобой буду? Черта с два! Долго ждать придется.

— Пустите меня! Мне больно.

— Ладно, вали отсюда.

Она пошла, но вдруг споткнулась и. упала. И заплакала. Он стоял над ней и не знал, что делать. Стал поднимать, отряхивать на ней пальто. Внезапно она вырвалась и, воя как собачонка, вцепилась ему в волосы. Он насилу оторвал от себя ее руки, сжал их как клещами, а потом отпустил и молча зашагал прочь.

Той ночью он сказал Ане:

— Слушай, Анна Митрофановна, ты еще не передумала выходить за меня замуж?

Аня притихла, долго молчала, а потом сказала:

— Ты же знаешь: я за тобой пойду в огонь и в воду.

— Словом, Аня, давай поженимся. Разводись скорей со своим стяжателем, как это там делается, не знаю. И заживем, как все люди. Я буду тебе хорошим мужем и Лидку твою тоже буду любить.

Аня плакала так долго и громко, что в другой комнате проснулась Лидка и тоже заплакала. О своем разговоре с химичкой он тогда Ане ничего не сказал — убьет чего доброго.

На другой же день Аня принялась энергично хлопотать о разводе, а он тоже съездил в район и заказал себе первый в жизни костюм. Они пока не говорили никому о предстоящем их бракосочетании, но то ли Аня на радостях все же шепнула кое-кому, то ли не остались без внимания их хлопоты, а только еще немного погодя химичка сунула ему в коридоре записку:

«Если вы на ней женитесь, я отравлюсь».

«Ничего с тобой не сделается», — подумал он сперва, а потом испугался. Что, если и впрямь наложит на себя руки? Надо же, втюрилась... А что он мог сделать. — жениться на ней? С какой стати... И все же ему было жаль ее. Только бы Анька не узнала.

Перед самым Новым годом он сильно простудился и две недели провалялся в постели. Хорошо хоть хозяйка подкармливала салом да яичками, а то бы и концы отдал. Аня из соображений все той же конспирации только один раз и проведала его — на рождество, когда хозяйка ушла в церковь. Да еще пионеры из его класса навестили. А больше к нему никто не приходил. Читал да калякал долгими вечерами со старушкой.