Вера Щербакова - Девушки

С дипломами приходили они на завод, в Почетной книге которого зачастую были вписаны имена отцов, и слава родителей обязывала детей не уронить фамильной чести. Это было почетно, но и тревожно, впрочем, никто из них и не искал спокойной жизни.

— Товарищи комсомольцы! — проговорил Никита Степанович, выходя из-за колонны. — Песню, песню! Что приуныли? Может, проголодались? Так обед вам будет. А ну!..

начал он сразу с середины песню. Его дружно поддержали.

В два часа Никита Степанович объявил перерыв и пригласил всех в буфет пообедать, где уже были накрыты столы и официантка с фабрики-кухни, вся в белом, разливала блестящим половником суп по тарелкам. Обед в буфете — это был сюрприз! Все шумно рассаживались за столы, придерживаясь своих компаний, причем каждая из них упорно приглашала парторга отобедать с ними.

За столом, где обедал Борис, было особенно оживленно. Шел громкий разговор об итогах соревнования за прошедшие полдня: кто же выиграл — они или соседи?

— Бесспорно, мы! Вон Варя Жданова подтвердит, как трудились, в поте лица, можно сказать, животов своих не щадили!… — кричали члены Борисовой бригады, помня о девичьем сюрпризе в случае выигрыша.

А Варя ела суп да помалкивала. Не так уж это важно, кто проиграл, а кто выиграл. Главное — в цехах все засияло: и у них и у соседей. «А теперь пусть администрация сама, голубушка, поддерживает на заводе чистоту и порядок!»— правильно говорит старый мастер, отец Коли Субботина.

— Эй, работяги, нельзя ли потише? — спросила своим сильным, прозвучавшим на весь буфет голосом Сима. — Поговорить людям не даете…

Она сидела между Лизочкой и Ириной Фоминой, чувствуя себя с ней век знакомой.

— Да о чем говорите-то?

— О кандалах, — ответила Лизочка. — Не идут они у меня из головы…

— Братцы, у вас интересно! — позавидовали соседи и мигом придвинули свои столы. — Требуем общего разговора?

— Какой вам общий разговор? — сказала в наступившей тишине Лизочка, повертывая в разные стороны свое хорошенькое, перепачканное в краске личико. — Я кандалы все вспоминаю. Мама мне про них рассказывала…

— Вот дались вам эти кандалы! Не видел я их и видеть не хочу! — сказал мастер.

— Как вы не понимаете? — заметила с неудовольствием Лизочка. — Не в кандалах именно дело, а просто интересно, что вот из далекого-далекого прошлого прислали предки нам свой горький поклон. А что, друзья, не послать ли и нам свой привет в будущеё? — вдруг спросила она. — Нет, вы подумайте только, Варя!..

За столом засмеялись, загалдели. Тамара иронически вполголоса промолвила:

— Вечно что-нибудь придумает наш Лизочек!..

— Дайте ей договорить! — крикнул Борис. — Продолжай, Лиза!

Я надумала написать письмо о воскреснике, ну и вообще о нашей жизни, положить его в чугунную коробку и закопать поглубже. Пусть при полном коммунизме откопают. Они, наверно, жалеть нас будут, счастья своего стыдиться. Жили, мол, тяжело, воевали, лишений много терпели, бедняги!.. А мы подписи поставим, печать… Никита Степанович, заверите? — обратилась она к парторгу. — Что жили тяжеловато и воевали, а жалеть нас нечего. Счастьем и мы не обижены, да еще каким! — сказала вдохновенно Лизочка. — Одобряйте, ребята, мое предложение. Я голосую!

Коля Субботин первый поднял руку. Он не спускал с Лизочки глаз.

Проголосовали в молчании, с серьезными лицами.

— Единогласно, — подытожила Лизочка и на секунду прикрыла глаза. — Вот, — сказала она, щурясь от света, — будто побывала в том будущем, куда мы письмо напишем. Яркость необыкновенная, ветра нет, а знамя, огромное, тяжелое пурпурное знамя, колышется, точно живое. И одно то знамя, одно на всю землю!

— Да, это жизнь!.. А все же надо написать им, пусть нас добром поминают, — сказал Коля Субботин, ясно, как живых, представляя себе комсомольцев будущего. Идея Лизочки Лаптевой насчет письма в будущеё ему очень понравилась. Да и Лизочка… Что за девушка! Никогда не встречал такой!

У Вари радостно билось сердце. Она смотрела на разгоревшиеся лица ребят и словно не узнавала их.

«Славные все какие, мечтатели! А Лизочка моя — прелесть! Не ошиблась я в бригаде!».

Шаров переглянулся с Никитой Степановичем, с чуть заметной улыбкой поднялся со стула.

— Письмо напишем, решено. Закончим его словами Владимира Маяковского: «Республику славим, которая есть, и трижды, которая будет!» А теперь, дорогие мои, — в цех!

Коля Субботин, правдивый и прямой по натуре, мало заботился о том, что теперь, после собрания, будут думать и говорить о нем комсомольцы. Он не скрывал также и своего разрыва с Тамарой. Многие приписывали это собранию, и лишь Анатолий Волков, на правах друга, знал истинную причину. И хотя он догадывался давно, что Тамара предпочитает другого, и радовался этому, сейчас он не мог простить ей такого поступка.

Толя перестал разговаривать с девушкой, а при встречах до того презрительно смотрел на неё, что Комова стала избегать его.

С Субботиным Тамара встречалась в цехе каждый день, но его словно подменили. Он разговаривал с нею, как со всеми, и даже улыбался при этом, однако когда Тамара пробовала было завести разговор о своем раскаянии, он спокойно попросил сдавать станки.

«Кажется, конец…»— подумала Тамара и весь этот вечер с Белочкиным была не в настроении. Ей все вспоминалось объяснение с Колей, его неподдельная радость в глазах и голосе. Он любил её… А Белочкин?..

«Ох, ох, не променяла ли я синицу на воробья?..»

Но теперь было уже поздно, да и не в характере Тамары Комовой долго терзать себя сомнениями.

— Левушка. — спросила Тамара, чтобы утешить себя, — ты каких предпочитаешь девушек: блондинок или брюнеток?

Белочкин, самодовольно взглянул на волосы Тамары, не преминул ответить:

— Шатеночек, кисанька, только шатеночек!

Связав себя словом изменить отношение к Тамаре, Субботин не мог не выполнить его. Да, собственно, ему и не составляло большого труда держать слово. Он многое прощал Тамаре, временами был, может быть, излишне уступчив и мягок. Она привыкла к этому, считая, что ей все можно. Но смеяться над его чувствами, как смылась Тамара в тот вечер… И за что? Этого он не мог простить ей.

«Мелкая, злая душа у неё», — гневно думал Коля, убедившись, что ошибался в Тамаре. Это мучило его, выводило из равновесия. Жаль было тех идеалов любви и верности, девизом которых служили для него слова Николая Гавриловича Чернышевского:

«Я хочу любить только одну во всю свою жизнь, я хочу, чтобы мое сердце не только после брака, но и раньше брака не принадлежало никому, кроме той, которая будет моей женой… Пусть у меня будет одна любовь. Второй любви я не хочу».