Павел Халов - Пеленг 307

— Средний вперед, — приказал он примирительно.

— Есть средний, — угрюмо повторил Мишка, переводя ручку телеграфа.

— Лево на борт...

Рулевой завертел штурвал.

Поворот сделали слишком круто. Волна с размаху ударила «Коршуна» в скулу и покатилась по палубе...

Ризнич снова поморщился:

— А, черт... Осторожней! Держать сто семьдесят. — Он запахнул реглан и не глядя кивнул штурману: — Я буду на палубе...

«Коршун» выплясывал на волне. Размахиваясь, мачта чуть ли не рвала низкие облака. На судне стояла тишина. Лишь однажды у трюма № 2 кто-то высоким ломающимся голосом, в котором слились удаль и горечь, произнес:

— Вору-у-ем.

Иногда людей на палубе с головой накрывала ледяная вода и, не успевая стечь с брезентовых курток и штанов, превращалась в ледяную корку. Оставалось убрать не менее трех тонн. По-прежнему работали молча. Ни «Деда», ни «Бабы» не было видно, но каждый чувствовал, что кто-то смотрит оттуда — из тьмы за правым бортом. «Коршун» резко кидало на борт, и люди, не устояв на ногах, падали в рыбу, растекавшуюся по палубе...

Мишка все не решался покинуть мостик. Он горбился в окне, козырьком фуражки касаясь стекла.

Молчание в рубке нарушил рулевой. Голосом, осипшим от долгого молчания, он спросил:

— Как же это, третий?

Мишка помолчал. И вдруг не выдержал:

— Чего ты ко мне пристал? Откуда я знаю. Ты у него спроси, — он сердито ткнул пальцем в стекло.

— Э-э, — насмешливо протянул рулевой. — У него — ты спроси.

Мишка увидел, как внизу мелькнул капитанский реглан.

Ризнич вступил в полосу света. И Мишка наконец решился. Он кинулся в штурманскую. Хлопнула дверь. Подкованные громадные сапоги прогрохотали по трапу.

Дверь в свою каюту Феликс не запирал. Мишка с силой рванул ее.

— Старпом, — позвал он. — Феликс!

Каждую минуту мог появиться капитан, поэтому Мишка нервничал. Одной ногой он был в коридорчике, другой стоял в каюте, но Феликс не отзывался. Тогда Мишка втиснулся в каюту и потряс старпома за плечо: Феликса всегда было трудно будить.

— Старпом! Да вставай же, черт тебя возьми! Вставай, ну! — Феликс открыл глаза, но, как только Мишка отпустил его, уснул опять. — Старпом! — громко повторил Мишка, нагибаясь над самым ухом спящего. Потом схватил его сильными руками за плечи и приподнял. — Давай на мостик, слышишь! На мостик давай скорей!

— Объясни толком — что там? — уж совсем проснувшись; сказал Феликс.

— Некогда. Давай... Не уснешь больше?

— Нет.

Феликс сел, шаря руками сапоги.

Мишка вымахнул до половины трапа и тут услышал сорванный ветром крик.

Невидимый во тьме рулевой, преодолевая ветер, прокричал с крыла мостика:

— Лево...о...борту...огни!.. — Он кричал что-то еще, но ничего нельзя было разобрать. Невысокий человек, стоявший у трюма, пересек полосу света, держась за леер, протянутый поперек палубы. Тускло блеснула кожа реглана и козырек мокрой фуражки. На секунду человек остановился возле тралмастера и исчез в кормовой надстройке.

На расстоянии одной мили от «Коршуна», то взлетая высоко вверх, то проваливаясь между гребнями, плясал белый огонь. Семен вгляделся в темноту. Он уже различал два гакобортных огня — красный и зеленый. Незнакомое судно двигалось прямо на траулер на попутной зыби.

— Доигрались, — тоскливо сказал Семену Кузьмин, обдирая сосульки с усов. — Рыбонадзор прет. — И хрипло скомандовал: — Давай, давай, ребята! Немного осталось...

Лопаты замелькали чаще.

— На палубе! — послышалось из репродуктора. — Трал на борт. Задраить трюма. Рыбу в море! Живо! Через две минуты убираю свет! — Это голос капитана.

Замелькали огни на палубе. Люди кидались из стороны в сторону. От борта к борту. Траловая вахта, обдирая ногти, выбирала на палубу обледеневший, негнущийся трал. Лихорадочно задраивали трюмы. Потом лопатами, ногами, кто чем мог, сгоняли рыбу к левому подветренному борту. Около двух тонн камбалы полетело в море. Вдруг погасли фонари.

— Все вниз! — опять донеслось из репродуктора.

Семен представлял себе, что сейчас должно происходить на мостике. Люди, переставшие уважать друг друга, молча стоят у приборов, рулевой с пересохшим от волненья и ненависти к самому себе ртом вцепился в ручки штурвала.

Семен один остался на палубе. Он цепко держался за леер, не сводя глаз с приближающегося судна. На его мачте забился огонек. «Ва-ши-по-зыв-ны-е-по-р-т-при-пис-ки-ку-да-и-де-те», — читал Семен. «Коршун» не отвечал.

«Я-вин-ско-й-бан-ке-про-мы-се-л-за-пре-щен», — снова засигналили из темноты. Огни рыбонадзоровского судна, словно привязанные, плясали справа по корме. Они были все такими же яркими и так же взлетали вверх и зарывались в воду. Семен увидел, что там кто-то вышел на палубу : — на мгновение приоткрылась дверь, и узенькая полоска света легла на черную воду. Каждые три минуты над морем сыпал морзянку яркий огонек — рыбонадзор неумолимо запрашивал позывные и порт приписки уходящего «Коршуна».

«Коршун» не отвечал. «Что мы творим! — с ужасом думал Семен. — Да ответьте же! Ответьте! Как все это гнусно!» Он поднялся на мостик. Никто не оглянулся на вошедшего. Капитан и третий штурман не отрываясь смотрели в окна. Они стояли в разных углах. Рулевой согнулся над слабо освещенной картушкой компаса.

— На румбе? — резко спросил капитан.

— Сто семьдесят два, — тихо, словно извиняясь, отозвался рулевой. — Плохо слушается руля... Зыбь по корме.

— Держите сто восемьдесят шесть. Штурман — глубину.

Протискиваясь в штурманскую, Мишка жалко улыбнулся Семену. Губы у него подрагивали.

Эхолот сухо защелкал...

— Какого черта вы копаетесь? — вскипел капитан. — Сколько там?

— Тридцать два... тридцать два... тридцать... Двадцать девять... Тридцать... Тридцать четыре... тридцать четыре... Двадцать пять. Девятнадцать.,. Девятнадцать... десять, восемь, шесть... — Когда Мишка выкрикивал меньшую глубину, голос его напрягался и начинал звенеть.

— Три градуса вправо!

— Шесть, шесть, пять с половиной, пять, восемь, четырнадцать. Четырнадцать... Семнадцать... Двадцать два... Двадцать два — прошли.

Ризнич вынул пробку из переговорной трубы, вызвал машинное отделение. Он не стал ждать, когда снизу отзовется механик, а отрывисто бросил:

— Машина, максимальные обороты.

Теперь он был согласен на меньшее. Он хотел только одного: уйти, чтобы с сейнера не могли прочесть название судна. Только бы уйти, тогда все еще можно будет поправить.

Семен поглядел на тахометр — триста семьдесят оборотов. В машине стармех, не иначе, потому что никто другой не осмелился бы на такие обороты. Самый полный. Дизель дает все, что может. «Узлов двенадцать при попутном ветре и ремонт в порту», — решил Семен про себя. В маленьком иллюминаторе дверей рубки маячили огни рыбонадзора.