Павел Халов - Пеленг 307

— Семен Василич! — громко позвал Алешка, заглядывая в мою кабину. — Все запомнили? Первая — березка. Следите за мной. Восемь рейсов обещаю!

— Я помню, — сказал я. — Первая — березка. И спуск — до камня. Там подъем начинается. Потом — мост...

— Правильно!

Бетономешалки завода уже работали. Ворота дрогнули и распахнулись.

Я включил передачу и медленно тронулся в путь. Алешка шел рядом, положив руку на дверку самосвала.

Потом он отпустил ее и побежал вперед, к голове колонны, обгоняя подтягивающиеся грузовики.

Автомобиль, когда с ним бываешь один на один, делается живым. Он словно понимает твое состояние. То он тянет так, что удержу нет и мотор отзывается на малейшее движение педали газа, то вдруг мощность куда-то проваливается — газуешь изо всех сил, поршни яростно мотаются, но кажется, что шоссе стало вязким и приклеивается к баллонам; то он удовлетворенно журчит свою ровную, бесконечную песенку, и запахи зреющей степи хлещут в радиатор и ветровое стекло, вытесняя из кабины все остальное.

Степь разворачивалась шире и шире. Я глядел прямо перед собой на летящее навстречу шоссе и пытался понять, откуда приходит к человеку это прозрение, когда он вдруг чувствует, как надежна под ним прогретая солнцем земля, когда в бесконечном степном мареве он различает каждую травинку, а в небе — голубые прожилки облаков, когда всем своим существом понимает, что ветер, летящий утром с востока, пахнет морем, и -когда он вдруг начинает видеть не только ту дорогу, что осталась за плечами, но и ту, что еще лежит впереди.

Может быть, это и называется зрелостью?

Больше я не гонялся за Алешкиным самосвалом, я вообще больше никого не обгонял. Словно привязанный, мой ГАЗ-93 рейс за рейсом шел четвертым в колонне.

Сначала мы выбивались из ритма. Потом ребята освоились с трассой. И по секундам, по минуте мы стали отвоевывать время. Выгадывали на погрузке, выжимали из машин все. Долго не давалась развилка. Получалось так, что мы постоянно встречались тут с МАЗами: они шли по прямой, а нам перед поворотом приходилось сбавлять скорость, и они успевали вырваться вперед. Но на третий день МАЗы уступили нам дорогу. Алешкин ЗИЛ, страшно накренившись, с воем пролетел перед самым радиатором головного МАЗа. Их колонна вынуждена была притормозить. Больше мы не пропускали их вперед.

На четвертый день вечером Федор сказал:

— Все. Теперь успеем.

Телеграмму принесли поздно. Правда, я еще не ложился спать, но уже разделся. Я постелил себе в гамаке. Мама сказала, что ночью будет дождь. Но я все равно собрался спать на улице.

— Пусть будет дождь. — ответил я. — Переберусь в сени или на чердак.

В это время принесли телеграмму. Я расписался и распечатал ее. Мама взяла со стола лампу и посветила, пока я читал.

«Иду Бристоля тчк Нужен механик тчк Жду Петропавловске тчк Феликс».

— Мама, — сказал я, подавляя дрожь, — завтра я уезжаю.

— Куда, Сеня? — тихо спросила она, хотя уже все поняла.

— Мой отпуск кончился, мама. Вечером есть поезд?

— Да, сынок. Благовещенский, он бывает в восьмом часу.

Ее губы, собравшиеся до этого строгими оборочками, дрогнули. Она заплакала и опустила лампу. Я обнял ее и сказал:

— Маманя, вы не беспокойтесь. Я скоро приеду. Скоро. Самое большее через три года. Или вы приедете ко мне в гости.

Я начал одеваться. Проснулся отец. Он вышел во двор. Я протянул ему телеграмму. Он взял у меня лампу, поставил ее на стол и, далеко отнеся руку с телеграммой, стал читать. Затем перевернул ее и поглядел, нет ли чего на обратной стороне.

— Так, — сказал он и пошел на кухню, шелестя задниками стоптанных тапочек. В печке еще тлели угли. Отец свернул козью ножку, разворошил уголь, закурил и надсадно закашлялся...

— Так, — повторил он. — Значит, уезжаешь...

— Надо, батя...

— Надо, — подтвердил он и вдруг добавил: — А сможешь?

— Смогу, батя, — тихо сказал я.

— Должен. Иначе нельзя.

Я оделся и сказал:

— Схожу в одно место... Тут, неподалеку.

— Двенадцатый час поди. Не поздно? Человека беспокоить. Мальчишку взбулгачишь...

— Завтра будет некогда, батя... Я схожу.

Я шел очень быстро. Чего мне было стесняться? Сейчас я все скажу ей, и пусть она решает. Я шел очень быстро. В ее окне брезжил свет, и я боялся, что, когда подойду, он погаснет. Не скрываясь, я поднялся по лестнице и громко постучал. Сначала за дверью было тихо. Так тихо, что мне стало не по себе. Но потом раздались знакомые легкие шаги. С той стороны ключ искал замочную скважину. Я подумал, что, если сейчас спросят, кто тут, я не отвечу и, наверно, уйду. Но замок плавно щелкнул, дверь открылась, и на пороге, придерживая пальцами возле горла халатик, возникла Валя.

Самыми трудными мне казались первые слова, которые я должен был сказать. Но Валя, отбрасывая со лба веселую прядку, тряхнула головой и тихо засмеялась.

— Я так и знала, что это ты... Проходи... — сказала она и как маленького взяла меня за руку. — Хочешь чаю?

— Хочу, — сказал я.

— Вот купила настольную лампу и решила обновить — читаю...

Перед диваном на столе стояла лампа «грибок». Металлический абажурчик был повернут так, что свет падал на диван и на дверь, в которую мы вошли. Все остальное оставалось в темноте. На диване, поверх старого зеленого одеяла, — развернутая книжка. Я взял ее и посмотрел заголовок. Я видел буквы, но смысл их до меня не доходил. Я покачал книгу в руке, будто взвешивая, и сказал:

— Валя, завтра я уезжаю...

Ее пальцы отпустили халатик. Домашняя улыбка, с которой она встретила меня и с которой вела меня по коридору, медленно переходила в беспомощную, смуглое лицо начало наливаться бледностью, а в глазах, сделавшихся сразу темными и глубокими, рождалось недоумение и боль.

— Будешь пить чай? — спросила она тихо.

— Буду, — ответил я.

— Сейчас поставлю... Он уже кипел. Надо только подогреть...

Она ушла. Я сел на диван. Но тут же встал и пошел за ней.

Свет из коридора через открытую дверь проникал в кухню и рассеивался по ней. Валя стояла перед окном. Я встал у нее за спиной. На улице появилась луна. Она была где-то высоко. Окна домов, что маячили напротив, влажно блестели, серебрились верхушки тополей, редкие звезды отступили к самому горизонту. Они тоже казались влажными...

— Как же нам быть, Валя? — шепотом спросил я, слегка наклоняясь к ней.

Она притихла и не сразу спросила:

— Почему так неожиданно?

— Радиограмма от Феликса. Через трое суток я должен вернуться...

— Это очень обязательно?

— Да, — ответил я.

Она сказала:

— Не знаю...

— Что, Валя? — не понял я.

— Я не знаю, как нам быть...

— Поедем вместе. Павлик, ты и я. У Феликса две комнаты. Одну он отдаст нам, я уверен...