Илья Штемлер - Универмаг

- А что, Пинчук, — обратилась оператор к сержанту, — Рудина из обувного не появлялась? Грозилась прийти узнать выручку. Может, звонила?

- Никак нет! — строго доложил Пинчук и добавил: — А чего звонить-узнавать? По секции прошла, все и увидела. Вся выручка на полках.

Сержант снял с крючка старенькую шубку и почтительно придержал на весу. Несмотря на суровый вид, Пинчук был джентльменом.

Штабс-капитан в отставке Януарий Лисовский умер в возрасте пятидесяти пяти лет, оставив жене Ванде троих детей, младшему из которых, Мише, было два года. Помимо скудного наследства, штабс-капитан передал своим детям предрасположение к сахарному диабету. Правда, старшая дочь Наталья удачно проскочила критический рубеж, и болезнь настигла ее уже в преклонном возрасте. А вот средний брат, Дмитрий, и особенно младший, Михаил, заболели рано...

У Лисовских была пятикомнатная квартира на Моховой улице. С годами семья разрасталась. Наталья с мужем и детьми заняла две комнаты. Дмитрий дважды женился. Первая жена его после развода так и осталась на Моховой в одной из комнат. Куда и вселился ее новый муж, крикливый инженер-путеец. Инженер оказался весьма достойным человеком, несмотря на вздорный характер. Он сошелся во взглядах с младшим Лисовским, подружился и пронес эту дружбу через годы. А вот вторая жена Дмитрия, женщина чванливая, язвительная, перессорилась со всем семейством и поставила в прихожей свой электросчетчик. Дмитрий, добряк по натуре, вначале конфузливо заглядывал в глаза сестре и младшему брату, потом замолчал и стал пить. В запое он не буянил, а мирно спал за ширмой...

В итоге всех этих жизненных катаклизмов глава семейства старая Ванда оказалась в одной комнате с Мишей. Собственно, это была ее комната, но Михаил Януарьевич Лисовский упорно не желал переезжать в выбитую ему Универмагом квартиру. Скучал он там, в новостройках, маялся. И жил с матерью. А квартиру ту отдали переженившимся племянникам. Комната старой Ванды вся была заставлена книгами. Книги — часть наследства покойного штабс-капитана — отошли младшему Лисовскому как человеку, необремененному семьей. В те времена на них еще не смотрели как на состояние. К тому же Михаил Януарьевич был книгочеем. Библиотеку отца он приумножил, дополнив уникальными изданиями по специальным финансовым вопросам. Несколько раз профессиональный бухгалтер Михаил Януарьевич принимался пересчитывать и систематизировать свою библиотеку. Но бросал, не выдерживал марафона. Кроме книг, огромная комната была знаменита тем, что в ней пухлым бордовым парашютом парил абажур.

- Ах, боже мой, настоящий абажур! — восклицали те, кто впервые попадал в эту комнату.

Михаил Януарьевич пожимал мягкими плечами. Да, дескать, абажур...

- Послушайте, почему их перестали выпускать? — обращались гости к хозяину, главному бухгалтеру Универмага.

- Ку-да-а-а, — проникала в разговор старая Ванда. — Небось комнаты сицяс тють больсе моего сюндуцка. — И она касалась ладошкой сундука, в котором свободно можно было разместить современную малогабаритную квартиру.

А вчера в отсутствие Михаила Януарьевича сосед, инженер-путеец, затащил в комнату опытного книжного маклака. Ради интереса.

Маклак медленно обвел взглядом стены, откинул крышку сундука, поднял пудовый том Полного собрания сочинений господина Мольера, изданного Брокгаузом, и застонал от вожделения.

- Тысячи! — воскликнул маклак. — Через год это будет стоить миллион. Впервые вижу всю двадцатку. В сундуке! Ах!

- Двадцатку? — переспросил инженер-путеец.

- Двадцать томов. «Библиотека великих писателей». Редкая картина.

Подошедший Михаил Януарьевич спустил маклака с лестницы.

- Безумцы! — орал маклак. — Заставили стены золотом, а живут как мыши. Безумцы! — Крик его утонул в сыром колодце подъезда старинного дома...

- Мне хватает этих типов на работе, — сказал Михаил Януарьевич.

- Я хотел знать, на каком ты свете, — весело отвечал бузотер-путеец. — Выпьем, Миша! Ты наш Ротшильд. Нет хорошего пожара, чтобы ты задумался. Или ждешь, когда вновь взвинтят цены?

- Дал бы я тебе по вые, но я тебя люблю, — вздохнул Лисовский.

Потом они разостлали клеенку на плюшевой скатерти круглого стола, Михаил Януарьевич водрузил графинчик. Путеец, озираясь, внес из коридора банку маринованных грибочков собственного засола. Ванда достала из холодильника сыр. Она не отставала от компании и с годами как-то смягчила свое отношение к водочке...

Им нравились такие импровизированные посиделки. Добрый абажур бросал на лица прозрачные тени. В просторные окна, прошпаклеванные на зиму ватой, колотились снежинки...

К ним присоединился и Дмитрий Януарьевич. Он как- то покорно воспринимал путейца, мужа своей бывшей жены. То ли вторая жена, стерва, отбила у него всякое чувство мужской гордости, то ли он просто был философ... Скорее всего его привлекала возможность выпить на дармовщинку. Дмитрий Януарьевич сел с краю, сложил руки и ждал, когда поднесут.

- Погоди, Дмитрий! — добродушно обещал крикун-путеец. — Я тебя напою, а опохмелиться не дам.

Дмитрий Януарьевич лишь улыбался мягкой виноватой улыбкой. В такие минуты он разрывал сердце старой Ванды. Все дети и внуки у нее вышли в люди. Старшая, Наталья, — серьезный ученый-математик. Мишка — главный бухгалтер, голова, каких мало. Внуки — инженеры, врачи. А Дмитрий хоть и конструктор, а вот какой-то сломанный.

- Ты вот цто, паловоз, — приструнила путейца старая Ванда. — Принес глибоцки и молци. Тозе мне хозяин выискался на Митрия... Луцсе поелуеай, цто Миска рассказет. — И, повернувшись острыми плечиками к младшему сыну, взглянула на него слезящимися глазами.

Михаил Януарьевич не торопясь разливал водку в граненые рюмки.

- Пить грех, — говорил он.

- Глех, глех, — подхватывала Ванда. — Сколо пелед богом стоять. А цто я ему сказу?

- Вы, мамаша, до страшного суда дотянете, — ободрил путеец. — По лестнице за вами не угнаться.

Дмитрий Януарьевич тихо улыбался. И, не дожидаясь, опрокинул рюмку. За ним выпили и остальные...

- Ну скажи, не томи душу. — Путеец повернул к Михаилу Януарьевичу круглое веселое лицо. — На кой тебе сдался этот Мольер! Такой кирпич. Им же костыли можно забивать.

Михаил Януарьевич поднялся с кресла, широко развел руки, словно пытаясь обнять абажур, и, подвывая низким голосом, продекламировал:

Он умолк и, справившись с проклятым дыханием, манерно раскланялся на обе стороны и налил себе еще водки.