Иван Лазутин - Родник пробивает камни

— Да… дела, — протяжно сказала Капитолина Алексеевна и отодвинула в сторону пустую вазочку из-под мороженого.

— Это еще что! — оживился Кораблинов, видя, что его возмущение передалось и Капитолине Алексеевне. — А вот ты послушай, как полгода назад я посмотрел в одном городе премьеру пьесы «На дне». После этого спектакля я на целую неделю потерял сон.

— Ты меня просто удивил, Сергей… Оказывается, у вас на Шипке не все спокойно?

— Старейший русский театр, со своей историей, со своими традициями, сама Комиссаржевская когда-то блистала в труппе этого театра… И что же ты думаешь?! Я с трудом отсидел один акт и дальше не мог. Моему возмущению и раздражению не было границ. В Москве до этого вероломства не дошли даже самые отчаянные модернисты.

— Господи, что это еще они там учудили?

— Роль Луки исполнял народный артист Строгов. Ростом с Петра Первого, голос с тембром Левитана. Раньше я видел Строгова в роли Егора Булычева. Из-за него и поехал смотреть спектакль. Артист глубокого социального накала, темпераментный… Таких в московских театрах сейчас днем с огнем не сразу найдешь… А в спектакле «На дне» ему дали роль Луки. Не химики ли?

— Да это же по фактуре и по твоим характеристикам — Сатин! — Капитолина Алексеевна всплеснула руками, и Кораблинов успел заметить, что это была ее привычка девичьих лет: когда волновалась, всегда вскидывала руки.

— Вот именно — живой Сатин! Можно играть без грима и без парика. А Сатина играл некий Пиликин. Росточком вот такой, заморыш… — Кораблинов поднял руку чуть выше стола. — Тощенький, лысый мозгляк и при всем при том не выговаривает букву «р» и шепелявит. Бегает по сцене, как шулер, и визгливо бросает в зал: «Человек?! Человек — это звучит гогдо!..» Не «гордо», а «гогдо».

— Ужас!.. Ужас!.. — закрыв глаза, простонала Капитолина Алексеевна. — На что же смотрел главный режиссер, дирекция? Ведь спектакль-то принимало и управление культуры!..

— Ставил спектакль главный режиссер! А он в театре хозяин-барин.

— Одного не понимаю: зачем все это?! Что он хотел этим сказать?!

— А то, что Горького он трактует по-своему. Зачем ему копировать Станиславского? Зачем ему хранить какие-то театральные традиции, когда один из главных режиссеров московских театров на семинаре главных режиссеров областных театров так и заявил, что традиция на театре — это хорошо сохранившийся покойник. Ты представляешь, куда гнет?

— Все очень просто — предлагается с водой выплеснуть ребенка, — поджав губы, сказала Капитолина Алексеевна и закурила. — И как же реагировала публика на спектакль?

— Плевалась. А школьники старших классов так и не досмотрели до конца… Уходили прямо во время хода спектакля.

— И как ты называешь такую режиссуру и такую трактовку Горького?

Размешав в кофе сахар и словно думая о чем-то другом, Кораблинов устало ответил:

— Режиссерский произвол, припудренный модной сейчас теорией свободы творческого поиска.

— Что, и сейчас этот спектакль идет в том городе?

— Слава богу, не без моего участия вмешался обком, и это чудище сняли с репертуара после третьего спектакля. Рука об руку с теорийкой о свободе творческого поиска живет другая спасительная теория — право на творческую ошибку, — продолжил Кораблинов, затем вздохнул и посмотрел на часы. — Об этом, Капелька, можно говорить не один день и не одну ночь. — Он улыбнулся и отодвинул в сторону пустую чашу. — Что у тебя случилось, выкладывай.

И Капитолина Алексеевна долго и подробно рассказывала о своей племяннице. О том, как она талантлива, что она с малых лет живет мечтой стать киноактрисой, что два тура вступительных экзаменов во ВГИКе она прошла успешно, а перед третьим туром не то от переутомления, не то от чего другого на нее нашел страх…

— Она буквально в панике! Потеряла всякую веру в себя. А вчера заявила, что не пойдет на последний, решающий экзамен.

— Почему?

— Уверена, что провалится. Спит только со снотворными.

— Что ты хочешь от меня? Не поведу же я твою племянницу на экзамен за ручку, — пошутил Кораблинов.

Капитолина Алексеевна смотрела на Кораблинова с мольбой.

— Прими ее, Сереженька… Хотя на десять — пятнадцать минут… Поговори с ней, успокой ее, вдохни в нее веру в себя… Она тебе понравится… Она чудный ребенок…

— Где я с ней могу встретиться?

— А у тебя дома?..

Кораблинов снова посмотрел на часы.

— Ты торопишься?

— Через сорок минут мне обязательно нужно быть на студии. У меня назначена репетиция.

— Я подвезу тебя, я на машине.

— О!.. Да ты, Капелька, живешь как классическая генеральша! — оживился Кораблинов.

— И не говори!.. — Капитолина Алексеевна кивком головы позвала официанта. — Ну, так как, Сережа? — спросила она обеспокоенно, видя, что Кораблинов чем-то озабочен.

Кораблинов вырвал из блокнота чистый листок, написал адрес и подал листок Капитолине Алексеевне.

— Милости прошу!.. Только заранее позвони.

Рассчитавшись с официантом, они вышли из павильона и направились к выходу из парка, где недалеко от ворот Капитолину Алексеевну ждала серая «Волга». Уже немолодой шофер генерала Лисагорова, еще издали увидев жену своего начальника и Кораблинова (он узнал его по фильмам), поспешно вышел из кабины и распахнул дверку.

Солнце уже закатилось за стеклянный купол главного корпуса университета, когда «Волга» с шашечками на боках, обогнув выставочный зал на Манежной площади, повернула на улицу Герцена, и, миновав консерваторию, выскочила к Никитским воротам и остановилась перед светофором. Светлана издали увидела остроконечный шпиль высотного дома на площади Восстания. В этом доме жил Кораблинов.

Стрелка на спидометре поползла вправо, к пределу. Пожилой таксист в форменной фуражке стремительно приближал минуту, когда Светлана должна переступить порог квартиры Кораблиновых.

Вот уже и улица Герцена оборвалась, оставшись за спиной. Дальше все было как во сне. Вслед за теткой Светлана вышла из машины, рядом с ней покорно и молча шла к подъезду, вошла в роскошный и прохладный вестибюль с высоким потолком, с которого свисала огромная люстра. Скоростной лифт нес ее бесшумно и так быстро, что у нее захолонуло сердце.

Когда дверь лифта открылась и тетка почти вытолкнула ее из кабины, Светлана очутилась одна на пустынной лестничной площадке. Огляделась… Тетка осталась в лифте. Нажав указательным пальцем правой руки на кнопку «стоп», левой рукой она делала выразительные жесты в сторону высокой дубовой двери, на которой была прибита продолговатая, до блеска начищенная медная пластинка.

— Нажимай! Смелее!.. — почти шепотом сказала Капитолина Алексеевна. — Ну что ты остолбенела?