Иван Лазутин - Родник пробивает камни

— Подлец!.. Откровенный подлец!.. Со своего царственного трона он указал свите, окружающей его, своим гневным перстом на меня и… — Вскинув голову и замерев в позе, Брылев вытянул вперед правую руку, показывая пальцем, на круглый стул, стоявший у пианино. — И выразил свою монаршую волю: «Убрать!.. Не то!..» — Брылев гулко расхохотался. — И меня тут же убрали. Даже не нашли приличных слов, чтобы помягче сообщить мне об этом.

— Может быть, здесь получилось какое-нибудь недоразумение? Может, вам сказали неправду? — пытался оправдать Кораблинова Владимир. — Зачем ему это делать? Ведь когда-то вы были большими друзьями.

— Да, были когда-то друзьями!.. Да еще какие друзья!.. А сейчас говорит, что Брылев пьяница!.. Что до тех нор, пока Брылева не пропустить через семь паровых котлов лечебницы на улице Радио, настоящую роль ему давать нельзя — завалит. Так, говорят, и сказал… — Брылев стряхнул с кресла в ладонь табачные крошки и сунул их в карман. — Вот видишь, я и разоткровенничался. Ругаю режиссера, который доверил тебе главную роль. Ругаю того, на кого ты… да что там ты — многие актеры молятся. Не знаю, насколько искренне это поклонение, но некоторые смотрят на него как на бога.

— Демиховского? На роль мужика? Ничего не понимаю, — удивился Владимир.

— Да, да… на роль мужика, мамонька. Я тоже не понимаю. Многие не понимают!.. А вот твой Кораблинов все понимает.

Лицо Владимира посуровело. Не хотел он верить, что так жестоко и так предательски легко мог поступить Кораблинов со своим старым другом.

— Корней Карпович, — словно извиняясь, проговорил Владимир, — я нисколько не сомневаюсь в честности Сергея Стратоновича. Кроме творческих соображений, им ничто не руководит в искусстве. В этом я уверен. Не могу представить Кораблинова подлецом. Вас кто-то хочет поссорить с Сергеем Стратоновичем.

— Мою обиду можешь ему передать. Он ожирел, как барин. От поклонения у него кружится голова!.. Можешь так и передать ему.

— Почему вы так плохо обо мне думаете, Корней Карпович? — На щеках Владимира выступили розовые пятна.

Брылев долго молчал. Курил и рассеянно смотрел на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Потом заговорил:

— Вот о тебе-то я, Володя, как раз думаю неплохо. Ты способный молодой человек. И хорошо, что, когда ты делаешь первые шаги, тебя никто не бьет дубинкой по ногам. И хорошо, что за плечами у тебя есть главная профессия — ты рабочий. А в нашу бытность некоторых били по ногам. Да еще как били! Но это — вопрос истории. Посоветую тебе только одно, пока ты только начинаешь. Страшное это дело — слава. Для одних она — крылья Икара. Для других — каменные жернова на плечах: чуть оступился — и ты раздавлен собственной ношей, Иконников, Разумовский, Орлов, Батурин — все это были люди могучего таланта! А чем все кончилось? С орбиты большого искусства они упали на порог маленькой пивной. Вот и я… Ты думаешь, почему я пью? Особенно вечерами, когда в городе зажигаются огни, когда тоска удавом завивается на шее… — Брылев со стоном вздохнул. — Ох, Володя, Володя!.. Знаешь ли ты, что такое одиночество? Нет. Не дай бог тебе знать, что это такое. — Брылев встал, подошел к окну, постоял, потом снова вернулся к креслу, но уже не сел. — Когда-то Корнею Брылеву доверяли главные роли. Корней Брылев не раз видел, как восторженно содрогался от аплодисментов зал и как этот восторг громовым эхом отдавался в его душе. И эта сверкающая вершина славы была достигнута несколькими взмахами крыла.

— По-вашему выходит — слава губительна? — спросил Владимир.

— Ты совершенно прав! — как отрубил, сказал Брылев. — Ты умница, и ты должен это понять. Талант твой не школярский, не вымуштрован, он от бога. Береги его. И не доведись судьбе твоей когда-нибудь уподобиться судьбе Орлова, Иконникова, Разумовского и твоего покорного слуги Корнея Брылева. — Он взял трость, отвинтил рукоятку и вылил из тайника в трости остатки вина в рюмку, которую он достал из буфета.

Пока Брылев пил, Владимир наблюдал, как крупно дрожали пальцы его рук, как всего его как-то передергивало, точно он вливал в себя сильнейший яд.

Когда выпил, то завинтил трость, пошел на кухню, ополоснул рюмку и снова поставил ее в буфет.

— Вот так-то, мой юный друг.

Чертовски люблю Есенина. Временами мне кажется, что в стихах его звенит голос моей души.

— Простите, Корней Карпович… могу я вам задать не совсем скромный вопрос? — спросил Владимир.

— Я слушаю тебя, Володя. Перед тобой я как на исповеди.

— Почему вы так много пьете?

— Я?.. — удивился Брылев. — Разве я пью, Володенька? Да я совсем не пью. Выпил я однажды. Всего раз в жизни. А теперь каждый день опохмеляюсь.

— И все-таки вы не ответили на мой вопрос.

— Начистоту?

— Да!

— Я пью потому… — таинственно проговорил Брылев, взметнув над головой указательный палец, — потому, что мне не дают настоящей, моей, роли. А настоящую роль мне не дают потому, что я пью. Вот он, тот замкнутый круг, через который никак не могут прорваться некоторые талантливые артисты. Получается как с московской пропиской: не прописывают в Москве потому, что человек не работает в Москве, а на работу не принимают потому, что нет московской прописки. — Брылев посмотрел на часы и засуетился: — Ступай скажи Светлане, что сегодня мы репетировать не будем. Я болен, Владимир вышел из столовой и через минуту вернулся.

— Светлане тоже сегодня нездоровится. Она просила репетицию перенести на завтра.

— Скажи ей, Володя, чтобы она эти дни поберегла горло. И не дай бог, если, как перед первым туром, наестся мороженого. Затем я и зашел. — Брылев надвинул соломенную, с потеками на серой ленте, шляпу на густую, с проседью шевелюру, взял свою неразлучную спутницу — трость и двинулся к выходу. — А ты, Володя, хорошенько приглядись к Кораблинову. Коварный он человек. С ним у тебя будет или грудь в крестах, или голова в кустах. Бывай здоров. — Эти слова он произнес, уже стоя на пороге, разделявшем коридор квартиры и лестничную площадку.

Владимир крепко пожал Брылеву руку.

— Корней Карпович, что бы вы ни говорили о моем учителе и режиссере, мое мнение о нем неколебимо: это большой артист, блестящий педагог и благородный человек.

— Ты молодец, Володя! — Брылев похлопал Владимира по плечу. — Так поступил бы и я, если бы на карту была брошена честь любимого учителя. Тогда считай, что Корней Брылев завистник, пьяница и неудачник…

— Нет, зачем же… — Больше Владимир не успел ничего сказать. Дверь за Брылевым захлопнулась, и он остался один в просторном, гулком коридоре.