Алексей Чупров - Тройная медь

И он, возбужденный, ходил по просторному дому, где все — каждая картина, книга, вид за любым из окон — было связано с молодостью… Ирина, поэзия, надежды, и Сергей Иванович, и музыка, и позади голод блокады!..

Ходил беспечный, чуть навеселе, говорил: «Дела, старина, блестяще!», «Ну, да что нам терять!», «Ну, да ладно».

Бросал небрежно: «Какие в искусстве факты! Никаких фактов, по существу, нет, есть только их интерпретация».

Невысокого стариковатого Чапина, с кем когда-то приятельствовал и который теперь занимал большой пост, потрепал по плечу и сказал покровительственно: «Господа юнкера, кем вы были вчера, а сегодня вы все — камергеры…»

Ирина подвела к нему красивого молодого человека: «…Учится вместе с Аленой… Ездил с ней в Дагестан… Четвертый курс… Пишет стихи…»

«Андрей…»

«Очень приятно, Андрей. Алена вот-вот должна подъехать…»

Они поднялись наверх, в бывший кабинет Сергея Ивановича. Ивлев не был здесь тысячу лет. Когда-то Ирина предлагала, чтобы на время их заграничных командировок он приезжал сюда работать, но он отказался, не желая бередить старые раны, и последние три года в этой квартире жил человек, которого Ивлев с трудом выносил, молодой и преуспевающий литературный критик Соленов.

Оказалось, Андрей Юрьевский читал рассказы Всеволода Александровича и как-то невзначай, поигрывая бронзовым ножом из старинного письменного прибора со стола Сергея Ивановича, вклинил в разговор несколько лестных замечаний о них, так соответствовавших приподнятому настроению Ивлева, что он не заметил лести. И когда Юрьевский попросил разрешения показать свои стихи, он согласился, хотя обычно отказывался читать стихи знакомых…

«Всеволод Александрович и сам начинал со стихов», — сказала Ирина. Она подошла к книжному шкафу-развалюхе красного дерева, со стеклянными дверцами, достала лежавшую на книгах папку и извлекла из нее стопку желтоватой бумаги.

«Помнишь?» — спросила она Всеволода Александровича.

Еще бы! Эту старинную бумагу с водяными знаками подарил ему когда-то Сергей Иванович, и на нее он перепечатал свои стихи… Он думал, все они давно пропали, а они были, вот они… Ирина перебирала их, улыбаясь, и вдруг, посмотрев на Андрея, сказала: «А это я почему-то до сих пор люблю…»

Одета она была в длинное бархатистое серое платье с глубоким вырезом, так что на высоко поднятой груди четко обозначалась линия между слабеющим загаром и белизной… И эта волнообразная линия, на которую, как заметил Всеволод Александрович, будто ненароком покосился Юрьевский, и сказанное ею с придыханием: «Почему-то люблю», — в разговоре с мальчишкой, и алые и белые розы, принесенные мальчишкой, а он-то таких не достал, — все это покоробило его.

Ирина прочитала чуть дрогнувшим голосом:

Она читала, и Всеволод Александрович вспомнил давнишний сентябрь, когда после длительных теплых дождей установилась золотая осень и стояла долго-долго, так что, приезжая к Ирине на дачу — она в тот год ждала Алену и, дохаживая последние недели, жила на даче, — он, гуляя с ней по березовой роще, все глядел в просветы синего неба среди золотых туч листвы и удивлялся, когда же этой благодати конец.

«Можно посмотреть?» — попросил Юрьевский и протянул было руку.

«Нет, нет, — засмеялась Ирина, отводя листки со стихами. — Всеволод Александрович, по-моему, до сих пор боится кому-нибудь что-то показывать ненапечатанное. У него есть горький опыт: когда он начинал писать прозу, его ограбили. Один деятель из его рассказа сделал повесть. Прочитал, не дал рассказу хода, а через пару лет выпустил повесть с тем же сюжетом и даже название не постеснялся изменить…».

«Я бы убил за это, любого убил. Честное слово…» — решительно сказал Юрьевский и рубанул воздух рукой.

«…Так что, если: мечтаете печататься, — говорила Ирина Юрьевскому, который все-таки принялся бегло просматривать стихи, — с Ивлевым не связывайтесь. В практических делах он ноль. Ему самому нужен энергичный менеджер… Но сегодня должен подъехать Соленов…»

«Это критик?» — высказал осведомленность Андрей.

«Он самый. Вот это настоящая тяжелая артиллерия. Соленов сейчас на подъеме, ему в самый раз помогать пробиваться молодым. И если ему ваши стихи понравятся…»

Всеволод Александрович поморщился при упоминании этой фамилии, но Ирина, очевидно, поняв его гримасу по-своему, сказала: «Знаю, знаю, ты до сих пор считаешь, что человек должен пробиваться в одиночку. Таким способом лучше всего лбом стены прошибать…»

«Есть понятие чести», — тихо заметил Ивлев.

«Да! — с живой улыбкой подхватил Юрьевский. — Знать, что ты честный человек, — не это ли самое дорогое в жизни…»

И за эти горячие слова Всеволод Александрович простил ему тот быстрый взгляд на Ирину.

«Именно, — сказал он. — „Покровительства позор“. Когда еще произнесено было! Так неужели я, человек, за самою возможность жизни которого отдано столько жизней, должен смотреть на кого-то с собачьей преданностью за то, чтобы меня печатали, дали заработать. Да никогда! Ни перед кем!»

«Ах, ах, — поддразнила Ирина. — Ты просто дикарь. А все твои принципы — средневековье. Не слушайте его, Андрей… Ты же сам утверждаешь, — набросилась она на Ивлева, — что фактов в искусстве нет, есть лишь их интерпретация… Так же, друг мой, и человека самого по себе не существует, а есть только интерпретация его другими людьми в обществе…»

Как глубоко в сердце с давних пор осталась у него счастливая привычка любоваться ею… Эта простая прическа, открывающая маленькие уши, и сияние глаз, и приподнятые насмешкой уголки пухлых губ, и длинная шея, дважды туго обвитая ниткой жемчуга… Все еще мила была она ему, и оттого-то хотелось возразить ей особенно резко…

Но не успел ни возразить, ни втянуться в ревнивое воображение каких-то отношений между Ириной и студентом, потому что услышал снизу голос Черткова: «О, Елена Всеволодовна! Мы и надеяться не смели, что почтите… Приветствую вас, гроссмейстер Полынов!»

Ирина удивленно вскинула брови, и Всеволод Александрович понял, что Федора никто не приглашал.

Юрьевский поднялся и вышел, и едва Ирина успела сердито произнести: «Кажется, Алена со своим лаццарони», — как он вернулся.

«Ирина Сергеевна, я тут еще сегодня… Я должен быть в одном месте», — сказал он с натянутой улыбкой.

«Нет, нет, — возразила Ирина. — Я вас просто не отпускаю. — Она энергично взяла его под руку и повела вниз. — Сейчас придет Соленов, а пока я вас познакомлю с Димой… Это большой оригинал».