Александр Розен - Прения сторон

После похорон Ильин подошел к Аржанову:

— Большое вам спасибо, вы прекрасно сказали. И так меня выручили, верите ли, я в тот момент и двух слов не мог выговорить, а вы прекрасно, прекрасно сказали…

— Но я вовсе не собирался говорить красиво, — сказал Аржанов, улыбаясь.

Ильину хотелось спросить, был ли в действительности тот разговор с Люсей, но спрашивать об этом было, наверно, бестактно, тем более что ответ мог быть однозначен.

— А главное, — сказала Иринка, — когда вы говорили, я все время видела перед глазами Люсю.

«Выдумал, — внезапно решил Ильин. — Ну да ладно, не все ли теперь равно».

Все стали рассаживаться по машинам, и Ильин увидел, что Иринка снова захлопотала, подбежала к Мстиславцеву, и тот сказал:

— Иринушка, милая, какой обед, час дня, время рабочее, вот поработаем свое, а уж потом и обедать, заметано?

Иринка, Саша и две старушки, кажется Люсины тетки, сели в одну машину, а Ильина взял в свою Аржанов. Они всю дорогу вспоминали Люсю, и Аржанов, между прочим, заметил, что вся эта история с Калачиком повлияла, конечно, на ход болезни.

— Да, — сказал Ильин. — Сторицын был у нее и, кажется, плакал…

— Сторицын? — заинтересованно спросил Аржанов, по-видимому, он ничего не знал. — Да, конечно, ведь они вместе работали. Да, печально, очень печально. Скажите, вы в курсе, что ваша жена пригласила меня на поминки?

— На поминки? Да, да, конечно, — солгал он. В том настроении, в котором он был сейчас, это приглашение не имело никакого значения. Да к тому же Аржанов так хорошо сказал о Люсе. Но этот варварский обычай… Не может быть, чтобы этого хотел Саша. И тут он вспомнил Мстиславцева: «Иринушка, милая, час дня!» И ему стало неприятно, что вечером он снова увидит тех же людей, которых только что видел в морге.

— Я спросил, в курсе ли вы, — спокойно объяснил Аржанов, — потому что заметил вашу неприязнь ко мне. — Ильин хотел возразить, но Аржанов все так же спокойно продолжал: — Такая неприязнь иногда рождается интуитивно, но чаще всего это следствие предвзятости… Если меня не переносит какой-нибудь Васильев или Колтунов, то это понятно: им я чужой. Им, по не вам. Мы с вами на одной стороне, какие бы судебные дела нас в будущем ни разделяли. Вас они тоже будут ненавидеть, потому что скоро и у вас будут большие дела, скоро, очень скоро. Это вам говорит человек, который знает, как трудно поворачивать это самое… ну, скажем так — колесо фортуны. Вам оно дается легко. Например, сегодняшняя заметка о вашей речи. Обо мне писали что-то вроде этого, но только лет через десять после начала.

— Что за заметка? — спросил Ильин.

— А вы не читали? — Аржанов нахмурился, кажется, решив, что Ильин все-таки знает.

— Я сегодня вообще газет не читал.

— А, ну да, ну да… понятно. Тогда держите.

Он дал Ильину газету и показал небольшую заметку в конце страницы. Там был уже отчеркнут синим карандашом большой абзац:

«Адвокат Ильин в своей защитительной речи дал весьма убедительный и психологически очень тонкий очерк своего подзащитного, хорошего работящего парня, попавшего в дурную компанию. Адвокат не пожалел времени и всесторонне исследовал жизнь своего подзащитного, весьма полезным оказался экскурс в школьное прошлое, где антипедагогическая практика и черствость…»

— Да я никогда этого не говорил, наоборот, меня поразила редкая совестливость…

— Вот ведь какой человек, его хвалят, а он недоволен! Позвольте вас спросить, много ли у нас вообще пишут об адвокатуре, а уж если и пишут, то, как правило, адвокат — «ловкач» и «выгораживает», а тут, смотрите, — и он, взяв из рук Ильина газету, бережно расправил ее.

— Я не заметил подписи, — сказал Ильин. — Кажется, просто инициалы.

— Ну, дорогой, вы хотите, чтобы о вас сразу написал Федин. Довольно с вас и инициалов «Е. П.».

«Дунечка!» — чуть было не вырвалось у Ильина.

— Теперь убедились, что мы с вами по одну сторону? — сказал Аржанов, не то смеясь, не то серьезно. — Ну, куда вас отвезти? Лично я — домой. Надо отдохнуть перед ужином. Говорят, ваша жена превосходная хозяйка.

— Спасибо, я выйду здесь, — сказал Ильин. Ему хотелось хоть недолго побыть одному.

— Газетку сохранить? — спросил Аржанов, высунувшись из машины.

— Да, хорошо, спасибо. Спасибо, — повторил он. На улице было еще жарче, чем в машине. Давно уже не было такого июня. И то ли от жары, то ли от сегодняшнего настроения Ильину казалось, что еще никогда в Москве не было столько народа. Толпа в морге, толпа на кладбище, толпа на улице. Он встал в очередь за водой, но стоять было тяжело, и он пошел по улице без цели, усталый и недовольный собой и своим разговором с Аржановым. Он сравнивал то, что говорил о нем сейчас Аржанов, с тем, что сказала Люся, когда он был у нее в больнице. «Сделаешь карьеру». Аржанов только чуть-чуть видоизменил эти слова. «Карьера? — думал Ильин. — Нет, я не хочу никакой карьеры, я хочу… А чего я хочу?» — спросил он себя, и ему казалось, что, если бы не жара, он бы сразу ответил себе, а вот жара мешает ответить на самый важный вопрос. Да еще вечером надо пить водку.

Он сел в троллейбус, доехал до почты, выстоял очередь к «колдунье» и получил письмо от Лары.

«…Сезон, экскурсоводов не хватает. И еще: мои соседи в отпуске, и Галку не с кем оставить. Тысяча мелких причин мешает мне приехать в Москву. Как трудно преодолеть быт!

…Когда я еще училась в школе, мы всем классом ездили в Москву, купили билеты в МХАТ, но спектакль был дневной, а мне так хотелось на вечерний. Но все-таки, все-таки! И этот занавес!

…Вы сказали, что в Москве нет такого места, где можно спокойно подумать. Неужели же Вам в самом деле мешают машины и транзисторы?

…Я ездила по Москве-реке на пароходике до Кунцева и обратно, и это было прекрасно.

…Сиреневый бульвар! Удивительное название. Я хочу погулять с Вами по Сиреневому бульвару или еще где-нибудь. Наверное, и мне надо что-то переустроить, сломать, начать заново. Это трудно?»

После заметки в газете на прием к Ильину стали записываться. Федореев советовал — не берите мелочей, садитесь в большой процесс; но Ильин брал все подряд. Казалось, что сам организм требует полной загрузки, а когда выпадал свободный час, Ильин чувствовал себя развинченным, раздражался по пустякам и жаловался на жару.

Все было раскалено — сукно на судейском столе, деревянный барьерчик, отделяющий скамью подсудимых от публики, и кожаные кобуры конвойных. В зале не продохнуть. Но Ильин никогда не выступал без пиджака и всегда в рубашке с галстуком.

— Это что же, в упрек нам? — спросил председательствующий Александр Платонович Молев, тучный мужчина, больше всех страдавший от жары.

Ильин пожал плечами: