Александр Розен - Прения сторон

— Так удобнее…

И в самом деле эта внешняя подтянутость, запонки, подтяжки и другие мелочи настраивали его на работу.

Дело, в котором Молев председательствовал, а Ильин защищал, было из ряда вон выходящим. Молодой инженер-экономист — ему только недавно исполнилось двадцать четыре года, а выглядел он еще моложе — обвинялся в убийстве тещи с целью завладеть ее имуществом.

Не только родственные связи и не только хладнокровная жестокость делали этот процесс необычным. Геннадий Самохин производил впечатление человека интеллигентного и воспитанного, на вопросы суда отвечал тихо и даже несколько рассеянно, как будто речь шла не о зверском убийстве, а о чем-то совершенно обычном, о чем и говорить лень.

Много передумал Ильин, особенно в те дни, когда он вместе с Самохиным знакомился с обвинительным заключением, и потом, в переполненном зале суда. Скученность была необычайной, и Молев уже не раз обращался к публике с просьбой не устраивать давку.

Но самое трудное испытание было впереди, а у Ильина до сих пор не сложилась защитительная речь. Сколько угодно фактического материала, но нет главного — достоверных психологических мотивировок, без которых любая речь становится мелкой и ничтожной.

Сегодняшнее заседание началось с просьбы Ильина о повторной судебно-медицинской экспертизе. Суд согласился, и сразу же недовольно загудел зал: «По такой жаре тащились! Чего уж там докторам делать!» Молев был вынужден сказать, что, если еще раз возникнет шум, он прикажет удалить нарушителей из зала.

— Еще бы лучше при закрытых дверях, но с открытыми окнами! — смеясь сказал Аржанов и взял Ильина под руку. — Держитесь, осталось недолго!

В коридоре Ильин почти столкнулся с Тамарой Львовной. Уже не первый раз он встречал ее в суде, а на процессе Самохина — каждый день.

— Ну что, ну как? — спросила Тамара Львовна. — Есть надежда?

Ильину вопрос не понравился, не понравился и нездоровый вид Тамары Львовны, и лихорадочный румянец. «Зачем эта ученая дама, явно в ущерб своей научной работе, просиживает здесь часы?»

— Надежда? Надежда на что?

— Но ведь он ненормален, это сразу видно…

— Суд не может не считаться с заключением авторитетной экспертизы, — сухо сказал Ильин.

— Мне бы так хотелось встретиться, почему вы никогда к нам не заглядываете?

— Но где взять время? Судебное разбирательство заканчивается, скоро объявят прения сторон. Вы ведь теперь, кажется, в этом понимаете?

— Да, понимаю. Извините…

«Как она изменилась», — подумал Ильин. Он вспомнил их разговор на даче: «Чего-чего, а теорий всегда хватает. А вот как идет жизнь…»

Но думать о Тамаре Львовне было некогда.

Прежде всего на почтамт. Лара теперь писала часто, гораздо чаще, чем весной. Она писала, что мечтает о встрече, и жаловалась, что не спит ночами, думает о нем. Если бы эти строчки встретились в чьих-то других письмах или в книгах, Ильин нашел бы их банальными. Но он знал, что Лара пишет правду.

«И хотя я иногда теряю надежду увидеть Вас, я все-таки счастлива», —

писала Лара. И он знал, что и это правда.

Не раз Ильин думал, что, быть может, лучше всего прекратить переписку. Все равно у них с Ларой нет будущего. Но он так привык к этим странным, быстрым и ласковым строчкам, что уже не мог жить без них. Так втягивается пьяница в свое горькое питье, и Ильин боялся дня, когда все будет кончено.

Сезон «до востребования» был в разгаре. Ильин в адской духоте выстоял большую очередь и, получив письмо, вышел на улицу, тоже переполненную приезжими. Он решил идти по направлению к Большому. Древний пароль «В садике у фонтана» был сейчас как нельзя кстати. Но и в садике была толкучка, все скамейки забиты, туристы, толкая друг друга, пытались попасть под брызги, отовсюду слышался пулеметный треск «зенитов» и «кодаков».

Может быть, снова попытать счастья в холле гостиницы, на этот раз в «Москве»? Но в гостиницу Ильин не попал. Издали он заметил милиционеров в белых перчатках, сдерживающих большую толпу, а у входа в гостиницу горели киноюпитеры. Толпа вынесла Ильина на мостовую.

— Что здесь происходит?

— Вы что, ненормальный, вам что, каждый день живую Лоллобриджиду показывают?

«А, фестиваль! До чего же я отстал…»

С трудом он пробился на другую сторону улицы, купил газету. На Филиппинах обнаружено первобытное племя. Вступил в строй новый металлургический гигант, конкурс на лучшее здание библиотеки, открыта новая комета, Фишер запрашивает… И хотя Ильин понимал, что новый металлургический гигант — это хорошо, а требовать миллионы за игру в шахматы — плохо, но все эти события шли как бы поверх главного, а главное было в том, что скажет медицинская экспертиза о Геннадии Самохине. Все от этого зависит. «Нет, ничего от этого не зависит, — внезапно подумал Ильин. — Самохин здоров, и на болезнь мне не придется ссылаться. Так-то, дорогая Тамара Львовна… Но если он здоров, то на чем же будет стоять моя речь?» — в тысячный раз спрашивал себя Ильин, и казалось, что все киноюпитеры обращены сейчас только на него, говорящего свою защитительную речь. Александр Платонович, изнывающий от жары, заседатели — пожилой рабочий с автомобильного завода и известная пловчиха, — а на первой скамейке сидит жена Самохина, тоже молоденькая и хорошенькая и всех раздражающая своим кукольным личиком и туфлями на сверхвысокой «платформе».

Ильин был в двух шагах от бывшей своей конторы. Зайти? Говорят, родные стены помогают. И потом Касьян Касьянович! Что бы там ни говорили, а человек с огромным житейским опытом…

Здание конторы стояло во дворе большого двенадцатиэтажного дома. Этот дом — стекло и бетон — выстроили сравнительно недавно, а здание конторы осталось таким же купеческим, каким было сто лет назад. Но одно новшество все-таки и здесь появилось: новый роскошный, выложенный мраморными плитами вестибюль со стеклянной дверью-вертушкой и гардеробом в в подвале, тоже отделанном мрамором; оттуда летом приятно веяло холодом.

Первым заметил Ильина Мстиславцев и сразу же ухватил его за рукав:

— А, попалась, которая кусалась! Это как: проездом в нашем городе?

— Да вот, был рядом, решил зайти…

Мстиславцев потащил Ильина вверх по лестнице, весело показывая его сослуживцам:

— Иду, вижу: кто-то лежит, вроде бы знакомый человек…

— Да ну тебя! — отбивался Ильин.

Но даже главный бухгалтер Фирсов, человек уважаемый и независимый и повсюду подчеркивающий свою независимость, даже он вышел из своего «блиндажа» — так с незапамятных времен называли маленькую комнатку, в которой он работал, вышел только для того, чтобы взглянуть «на нашего милого Женю». Даже угрюмая старушка Шутикова, даже Елена Ивановна Кокорева — все они теперь толпились вокруг Ильина, а вскоре набежали и машинистки и еще бог знает кто. Мстиславцев сиял так, словно бы это была его антреприза.