Илья Штемлер - Таксопарк

— Вот что, парень. Давай по существу, — разозлился Дзюба.

— По существу? Так ведь вам неинтересно по существу. Каждый занят своим делом. Только что Жанна Марковна не вяжет.

— Как раз я слушаю вас внимательно, — оскорбилась Кораблева.

— А решается судьба человека, — дерзко отмахнулся Валера. — Зачем же мне расходовать это самое серое вещество в мозгах, доказывать вам, когда вам плевать на все это? Вас заинтересовала мышь в «Баснях» Крылова… И после этого вы думаете, что меня волнует решение, которое вы примете? На меня состряпали депо. И вы знаете, что этот… ну… у него часто бывают неприятности с шоферами… и что он не всегда прав… А вы, вместо того чтобы…

Дзюба шумно подтянул ноги под табурет. Он был взбешен.

— Ну хватит! Ты вот что… мальчишка! Ясно?

Маленький предместкома вскочил и прошелся по кабинету. Он раскинул пухлые руки, словно намеревался поймать убегающую курицу.

— Мальчишка! — повторил он гневно. — Не тот выбрал институт! Тебе надо было на юридический поступать. Оратор нашелся… Помолчи! — Он сделал еще несколько шагов, пытаясь овладеть собой. — Оскорбил уважаемых людей. Мышь придумал… Жанна Марковна тебе в матери годится, кроме того, что она чуткий, добрый человек… Дело на него, видите ли, состряпали! Может быть, это меня застукали в машине с коньяком?! Почему мы должны верить тебе, а не официальному лицу? В позу встал, понимаешь..

Валера смотрел в сторону. Мужество, с которым он держался несколько минут, оставило его. Ему хотелось одного — скорее уйти отсюда…

Дзюба взглянул на директора, не добавит ли тот чего-нибудь: одно дело он, председатель месткома, другое дело, если и директор скажет что-нибудь этому, нахальному, видимо, парню.

И все повернулись к директору.

— Продолжайте, Матвей Христофорович, — проговорил Тарутин. — Только… Товарищ Садовников, спрячьте свои часы, пожалуйста…

Начальник третьей колонны растерянно вскинул брови. Здоровая борцовская шея его покраснела.

— Да-да… Тут не слишком подходящее место для ремонта часов. И вы, Константин Николаевич, — продолжал Тарутин.

Вохта недовольно хмыкнул и прижал ладонью пачку неподписанных путевых листов. Остальные члены комиссии тревожно задвигались, пряча посторонние бумаги, оставляя газеты…

— Я понимаю, у вас много всяких забот, но тем не менее. — Тарутин обвел жестким и серьезным взглядом собравшихся. В близоруких глазах Кораблевой он заметил довольную искорку. — Продолжайте, Матвей Христофорович.

Дзюба, не скрывая досады, потер ладонью упругие щеки, сел и придвинул бумаги.

— Я думал, вы… по делу скажете, Андрей Александрович. — Он вздохнул и строго обернулся к Валере. — Кто ваш сменщик, Чернышев?

— По делу, Матвей, можно по-разному сказать, — не выдержала Кораблева.

Но Дзюба сделал вид, что не слышал.

— Кто ваш сменщик? — повторил он.

— Я… я его сменщик, — проговорил Григорьев, точно ученик.

В комнате раздался сдержанный смех.

— А что? — пожал мягкими плечами Григорьев. — Такое совпадение.

И вновь по комнате сквознячком потянулся смешок.

Григорьев Петр Кузьмич, шофер первого класса, был любимцем парка. Его знали все, хотя бы по берету, с которым дядя Петя не расставался ни летом, ни зимой. Так и говорили новичку: «Увидишь толстяка в берете, попроси — поможет, если будет надо. Его зовут дядя Петя, запомни». И дядя Петя помогал прослушать двигатель, написать толковое заявление в местком или уладить щекотливый вопрос, возникший между сменщиками.

— Что ж, дядя Петя, — проговорил Дзюба, но тотчас поправился: — Что, Петр Кузьмич, как работает ваш сменщик? Охарактеризуйте.

— Как работает? Хорошо работает. Претензий у меня к нему особых не было. Машину оставляет всегда исправной, с полным баком. В багажнике порядок, чистота. За давлением в колесах следит аккуратно.

— Для этой цели собственный манометр купил, — иронически вставил Валера.

Григорьев посмотрел на парня и произнес строго:

— Не забегай, слабые ножки еще.

Валера промолчал, дяде Пете он перечить не решался.

— Вот. А что касается существа вопроса, у меня есть что сказать… Когда я заступил на смену, обратил внимание на спиртной дух в салоне.

— За ночь не выветрился? — уточнил Дзюба.

— Как же! Выветрится тебе, — меланхолично проговорил Садовников, — если французский. У них не так чтобы градусом — духом берут. Дух крепкий у тех коньяков.

Григорьев одобрительно кивнул — мол, верно говорит «эксперт». Садовников гордо огляделся.

— Так вот, — продолжал Григорьев. — Я, конечно, тут же поехал к Валерию, к Чернышеву, значит, домой. Хорошо, матери дома не было… Не помню, что я тогда сказал…

— Повторить? — спросил Валера.

— Не стоит.

— А потом вы мне сказали, что я сукин сын. — Валера встряхнул рыжей головой. — Что вы мне готовы все ребра пересчитать и так далее.

— Может быть, не помню… — воскликнул Григорьев и обвел взглядом членов комиссии.

Многие понимающе закивали.

— Начал, значит, я его допрашивать. Тут он все и рассказал. Дескать, вез гражданина. У того померла супруга. И гражданин подарил Валерке бутылку…

— От радости, что ли? — усмехнулся Вохта.

Валера вскинул на Вохту глаза и презрительно ухмыльнулся. Демонстративно, по-мальчишески.

— Я уже слышал эту остроту. От Фаины-контролера. Это называется черный юмор, товарищ начальник колонны. Правда, откуда вам знать? Вы острите интуитивно.

Вохта в недоумении посмотрел на Валеру.

— Однако же, — проговорил он угрожающе. — Не знаю, черный это юмор или синий… Однако же…

По тишине, что возникла в комнате, было ясно, что ехидство Валеры принято сочувственно, к Вохте отношение было у многих недоброжелательное. И директор молчал…

В подобном, двойственном для себя положении Константин Николаевич Вохта давненько не бывал на людях. Самое благоразумное в этой ситуации сказать что-нибудь нейтральное. Вохта и собирался это сделать. Но его опередила Кораблева громким и задиристым тоном:

— Ну, Константин Николаевич… Серьезный разговор, а вы шутите. И так неудачно. Вы же не у себя в колонне!

Вохта привстал. Его крупное лицо напряглось. Он посмотрел на Кораблеву, потом перевел взгляд на Тарутина. Директор смотрел на Валеру Чернышева долгим печальным взглядом, словно в комнате, кроме них двоих, никого и не было… Вохта сунул путевые листы в широко оттопыренный карман пиджака и вышел из помещения.

Несколько секунд стояла неловкая тишина.

Кораблева, близоруко щурясь, рассматривала что-то в дужке своих очков. Дзюба вопросительно поглядывал на директора…

— Что же дальше случилось, Петр Кузьмич? — спокойно проговорил Тарутин.

Григорьев суетливо развел руками, ему тоже была неприятна эта история с Вохтой.