Иван Свистунов - Жить и помнить

— Я не шахтером буду, а машинистом, — серьезно возразил Славек.

— Забыл, забыл. Думаешь, машинисты не пьют? Еще как!

— Хватит тебе, — напустилась на мужа Ядвига. — Сам без пива не можешь и ребенка приучаешь. Закажи лучше лимонаду. Мне тоже пива не хочется.

Элеонора никогда не могла похвастаться румянцем, но сейчас сидела как мумия, с мраморно-синеватым страдающим и, увы, постаревшим лицом. Страшно! Столько лет ждала. Столько лет любила, мучилась, сомневалась, надеялась. Столько лет старела… Сейчас Янек возвращается. Что-то будет?

Юзек, надевший по случаю приезда брата новый костюм из темно-синей «жатки» и накрахмаленную белую сорочку, сидел спиной к буфетной стойке — тщетная надежда: авось Пшебыльский не заметит. По обыкновению, покачивал ногу в коричневом полуботинке на толстой каучуковой подошве. Яркие шелковые носки выглядывали из-под штанин. А на душе — панихида.

«Ладный парень, — подумал Феликс, взглянув на сына. — Красивый, здоровый, а вот…»

С недавних пор старика все больше и больше раздражал младший сын — Юзек. Раздражало и то, как он одевается — «шик-модерн», и что болтает, и то, что не работает.

— Закажем вина, папа, — просительно обратился к отцу Юзек.

— Не хотел идти в буфет, а теперь вина. Пива выпьем.

— Дешевка. Возьми бутылочку финь-шампань. Прима. Шик-модерн!

— Пива… Будешь зарабатывать — тогда пей что хочешь.

Юзек поморщился. Скаредный предок не хочет раскошелиться даже по случаю возвращения любимого сынка. Да еще упрекнул. На свои же пенендзы поить всю ораву он не будет. Не такой простак! Пиво так пиво. И понимая, что пройдоха Пшебыльский его уже заметил, помахивая тросточкой, направился к стойке:

— Проше, пан, пива.

Пшебыльский отодвинул в сторону счеты:

— Вроцлавского прикажете?

— Вроцлавское крепче?

— Крепче.

— Тогда вроцлавского. Пять. И бутылку лимонаду.

Белая веселая пенистая струя шумно рванулась из крана в высокие стеклянные кружки. Глядя в сторону, буфетчик спросил между прочим:

— Пан был в Познани. Какая там погода?

— Хорошая, — уныло уронил Юзек.

Словно удовлетворившись тем, что Познань не испытывает климатических неурядиц, буфетчик кивнул головой:

— Садитесь. Официант подаст. Веслав! Пять светлого. Бутылку лимонаду. Живо!

Юзек вернулся к столику и снова развалился на стуле. Но настроение совсем испортилось. Наивно было думать, что можно избежать встречи с Пшебыльским. Какого черта он поперся на дурацкий вокзал! Без него бы отлично встретили Янека. Во всем виновата Ванда. Пристала как репей: «Пойдем, пойдем. Маме будет приятно, что и ты с нами». Дура!

С брезгливой миной Юзек слушал слезливые воспоминания родичей о Янеке: «Ах, как он прилежно учился! Ах, как болел корью! Ах, как играл в футбол!» Надоело!

Сам же хорошо знал, что́ испортило ему настроение. Опять: «погода?»

Когда же все это окончится? Да и окончится ли когда-нибудь?

Веслав поставил на столик пять кружек с белыми шипящими гривами пены. Старый Дембовский с наслаждением отхлебнул холодного янтарного пива:

— Когда почтальон принес телеграмму, я боялся читать. И вдруг такая радость!

«А вина поскупился взять! — с раздражением подумал Юзек и нехотя потянулся за своей кружкой. — Вот и пей кислую мочу».

Теперь все раздражало Юзека: и мать, твердившая, как попугай: «Милый мой Янек!» — и Ванда, в порыве телячьей радости лепетавшая: «Снова мы будем вместе, снова будет все хорошо!» Но больше всех бесила Элеонора. Как она волнуется! Как млеет! Дождалась-таки жениха.

Пододвинул Элеоноре кружку:

— Выпей.

Но Элеонора даже на него не взглянула. Сидит бледная, как экспонат из паноптикума.

— Ты не пьешь потому, что я заказывал? — наклонился к ней Юзек.

— Просто не хочется. — И Элеонора повернулась к Ванде: — Боюсь, что Янек меня не узнает. Совсем старухой стала.

Всю дорогу на вокзал и сейчас, сидя в буфете, твердила сама себе: «Самое главное — не расплакаться в первую минуту! Самое главное — не расплакаться в первую минуту!» Когда Янек уезжал в Англию, ей было семнадцать лет. Она ходила в коротеньком платьице, за плечами болтались наивные косички с бантиками. А сегодня, причесываясь, нашла два седых волоса… «Самое главное — не расплакаться в первую минуту!»

Задумался над пивной кружкой и Феликс Дембовский. Неладно получилось со средним сыном. А кто виноват? Проклятые старые порядки. Они заставляли молодых ребят бросать родину и ехать черт знает куда в поисках работы. Ну, теперь с прошлым покончено. Навсегда. Теперь и на своей земле работы по горло.

Юзек поднял бокал, осторожно сдул пену. Проговорил мечтательно:

— Неплохо постранствовал Янек: Англия, Африка, Франция…

Феликс сердито посмотрел на сына, со стуком поставил на стол кружку:

— Что ты болтаешь! Нашел путешественника. Их просто обманули американцы и англичане.

Ванда, по своему обыкновению, ввязалась в разговор:

— Мне Юзек говорил, что поляки и там сражались за Польшу.

Юзек вспыхнул:

— Какая ты глупая. Шуток не понимаешь. Кто-кто, а я хорошо знаю, как с нами поступали союзники. На собственной шкуре испытал, — и для наглядности похлопал ладонью по затылку, вправленному в накрахмаленный ворот сорочки.

Сын говорил истинную правду, что с ним не часто случалось в последнее время, и Феликс подобрел:

— Правильно! Теперь каждый поляк знает, за какую Польшу сражались наши ребята в английской армии. За Польшу Соснковского и Бека, а не за нашу Польшу.

Юзек отхлебнул из кружки:

— Я так и говорил Ванде, а она по своей тупости не поняла.

Ванда уставила на брата большие, длинными ресницами затемненные глаза:

— Как ты можешь так врать!

Мать прикрикнула:

— Перестань, Ванда. Опять споришь с Юзеком. Стыдись! На тебя смотрят.

На Ванду никто не смотрел по той простой причине, что в буфете было пусто. Единственный посетитель сидел в дальнем углу и читал газету, а лысый буфетчик с озабоченным видом перетирал фужеры. Просто матери всегда казалось, что на Ванду слишком внимательно смотрят мужчины. Бог дал ее дочке польские глаза, польские волосы, польскую осанку, а главное, чисто польскую лукавую, кокетливую обаятельность. Недаром один поэт-чужестранец сказал когда-то:

«На колени или по крайней мере шапки долой: я говорю о польских женщинах».

Ядвига помнила слова поэта и гордилась ими: она тоже была полькой.

Юзек снова наклонился к Элеоноре:

— От волнения ты стала совсем старой.

Феликсу не нравилось, что младший сын что-то нашептывает Элеоноре. Разве мало других девиц! Зачем вертеться возле невесты брата? Но сегодня он не хотел ссориться. Обернулся к жене:

— Жаль, Станислава нет. Была бы и для него радость.