Нина Карцин - Беспокойные сердца

— Вера, извини нас, но мы пойдем, — сказал он хмуро.

— Никуда вы не пойдете, — встала она. — Что я не знаю, что вы вечно с Валентином сцепляетесь? Садись, пожалуйста, и не выдумывай.

Вмешались и другие гости, обоих принялись уговаривать, урезонивать, включили радиолу и подтолкнули Валентина к Зине. Тут же несколько пар завертелись в бойком фокстроте, стол отодвинули в угол, и Марина оказалась около Веры.

— Горе мне с ним, — пожаловалась Вера. — Так хочется, чтобы они были друзьями, а больше на врагов похожи.

Но тут к Марине подскочил Леонид и почти насильно вытащил в круг. Пластинки менялись без перерыва, и пришлось танцевать за фокстротом краковяк, за ним танго, вальс, опять фокстрот и бешеную «Рио-риту». И только когда Гуля потребовала «русскую», Марине удалось ускользнуть на балкон.

С балкона была видна отливающая чернью поверхность Волги. Противоположный берег угадывался по длинной нитке мерцающих огней. Неяркие летние звезды лучились в небе, и, как их отражение, на реке блестели крошечные звездочки бакенов.

Марина облокотилась о перила и замерла, глядя перед собой и не видя ничего. В голове глухо билась кровь, в груди ощущалось почти физическое чувство боли; от усилий, с которыми приходилось ей держать себя в руках, охватила усталость. Марина не подозревала, что страдать так тяжело.

За ее спиной в комнате шумели и смеялись, потом выделились звуки аккордеона, кто-то запел. Неожиданно на плечо Марины легла теплая рука. Олесь…

— Никак нам не удается хорошенько побеседовать, — негромко сказал он. — Ты все такая же непоседа.

— Неужели? — с улыбкой спросила она. — А мне казалось, что я стала вполне солидной, как настоящий ученый.

— Ну, где там! — и по голосу его было понятно, что он тоже улыбается. — Как ты живешь, расскажи.

— Да ничего…

— А подробнее?

— Ты что, хочешь, чтобы я за пять минут рассказала о трех годах жизни? Живу, учусь, работаю, порой делаю успехи, порой ошибки…

— Ошибки тоже делаешь?

— Кто же из нас от них застрахован?

— Да, это верно, — и он осторожно накрыл большой шершавой ладонью ее пальцы, сжимавшие перила.

В комнате позади них установилась тишина. Слышно было — Зину уговаривали петь. Она поломалась, а потом запела известную песенку. Звонкий голосок ее без усилий взлетал на высокие ноты, казалось, она сама переживает все, что поет.

— Хорошо поет, — прошептала Марина, когда Зине захлопали. И тут только заметила, что Олесь, словно по забывчивости, продолжает сжимать ее руку. Она осторожно отняла ее и сделала вид, что поправляет прическу. Олесь прислонился к перилам, и в свете, падавшем из комнаты, было хорошо видно его взволнованное и задумчивое лицо.

— Да, голосок хороший, и петь любит. Даже училась немного в кружке. Вообще, девочка хорошая, правда?

Марина поморщилась. Что это — сознательная жестокость или дружеское доверие? Пересилив себя, ответила:

— Я не умею определять с первого взгляда. Могу только сказать, что очень красивая.

— Да, — сказал Олесь равнодушным тоном, словно эта тема уже перестала его занимать.

— Как твоя учеба? — сразу свернула Марина с опасного пути.

— Сдаю экзамены за четвертый курс.

— Трудно, должно быть?

— Не легко. Еще труднее оттого, что отпуска не дали. Приходится жестоко ограничивать себя. Во всем. Даже спать не больше пяти часов. Потому меня и злят барские рассуждения Валентина о разных исключительных личностях. Ему-то все без труда далось. Благополучно окончил институт, на заводе дорогу ему разглаживают. Вот и возомнил себя гением. Теперь мечтает: вот так же без труда забраться на ступеньки храма науки и поплевывать на нас оттуда. Окопаться хочется в спокойном кабинете…

Он говорил со сдержанной страстью, крепко сжимая железные перила. Темные бреши сошлись на переносице. Марина почувствовала в его словах, сказанных со скрытой болью, намек совсем на другое. Он по Валентину судит и о ней, он считает, что это она забралась на «ступеньки храма»…

— А ты не прав, Олесь, — мягко сказала она и коснулась его руки. — Не знаю, как там смотрит на это Валентин, но если он ищет в науке спокойненькое и теплое местечко, то он ошибается. Настоящий ученый никогда не окапывается в тиши кабинета. И неужели мы с Дмитрием Алексеевичем тоже заслуживаем презрения?

— Да ну, что ты… — смущенно пробормотал он. — Я и не думал об этом.

— Я тебя все-таки лучше знаю…

— Марина, ты… неужели ты все еще помнишь мое глупое письмо? Клянусь, чем хочешь: я пожалел о нем сразу же, как только опустил его в ящик. А вот ты не утерпела, уколола…

— Ну, я же всегда была злая и злопамятная.

— Злая? — он крепко, до боли сжал ее руки, потом отбросил, словно устыдился своего порыва, и повернулся лицом к Волге.

— Ты вот сейчас злая, — тихо добавил он.

Свет в дверях заслонила фигура Виноградова.

— Я вам не помешал? — сказал он, тщетно стараясь рассмотреть что-либо в темноте.

— Нет, Дмитрий Алексеевич, — спокойно, скрывая волнение, сказала Марина. — Мы с Олесем продолжаем недавний спор. Он считает, что научные учреждения оторваны от жизни и ученые озабочены своим благополучием. А потому долой все храмы науки!

— Марина! — с упреком сказал Олесь. — Что ты выдумываешь?

— Если ты этого не говорил, то подразумевал, — упрямо продолжала Марина.

— Но вы же не правы, Александр Николаевич, — заговорил Виноградов, пытаясь понять, что же в самом деле здесь говорилось.

— Можно привести в пример движение скоростников-сталеваров. Именно их опыт помог ученым создать новые теории, а эти теории обогатили металлургию… Впрочем, думаю, вы и без моих пояснений все хорошо знаете.

— Знаю. Не только это, но и многое другое. А чего не знаю, о том догадаюсь, — сказал отрывисто Олесь и ушел с балкона, оставив Марину с Виноградовым.

Но тут же на балкон вошли еще несколько человек, стало еще теснее, чем в комнате, и Виноградов так и не смог спросить, у Марины, что же все-таки подразумевал Терновой.

Марина быстро, прошла в спальню, где сидела Вера, чуть покачивая колясочку со спящей Аленкой. Марина подсела к ней, обвила руками за шею и прижалась лбом к ее плечу.

— Ах, Верочка! — горьким шепотом воскликнула она. — Да что это я за разнесчастная такая?

— Марина, что с тобой? — обеспокоенно отстранилась Вера и увидела глаза, полные слез. — Я смотрю, ты сегодня на себя не похожа. Тебя кто-нибудь обидел?

— Я сама кого хочешь обижу. Ни с того, ни с сего с Олесем поссорилась.

— Ну уж, действительно! Он-то тут при чем? Человек на седьмом небе был от счастья, что ты приехала.

— Он был рад, что я приехала? — выпрямилась Марина и, крепко зажмурясь, тряхнула головой, чтобы согнать слезы. — Да… вот и пойми их после этого… Надо пойти и исправить свою, грубость.