Нина Карцин - Беспокойные сердца

— Гляди, гляди, так оно и есть, — злорадно сказал Баталов, который тоже взглянул на прибор. — Что это за температура? При такой температуре только хлеб бабы пекут. Ха! Загубил, парень, плавку, теперь ответишь. Ни в какую не разольешь. Вот оно к чему своеволие-то ведет. А все «я»! Доякался!

— Да помолчите вы! — с раздражением перебил Терновой. — Что за манера говорить под руку? Сколько показывала стрелка перед замером? — спросил он у Виктора.

— На нуле стояла.

— Ну, вот, на нуле. А у нас в цехе ноль? Да? Спасибо за такой ноль, у меня спецовка на плечах горит. Вот и внесите поправку.

Баталову такое простое доказательство не приходило в голову, но не признавать же себя побежденным! И он пробурчал:

— Все равно, мало.

Но Терновой чувствовал себя теперь на ногах крепче, чем раньше. Все, чему научился в институте, что почерпнул бессонными ночами из книг, неподатливых формул и сложных диаграмм, теперь в трудную минуту пришло ему на помощь. И охваченный веселой злостью и задором, он возбужденно и язвительно воскликнул:

— Ах, мало? Ну, а я считаю, что для такого химического состава стали эта температура вполне достаточна — целых сорок градусов превышения над ликвидусом!

Он не мог удержаться от маленькой отместки. Ликвидуса Баталов не выдержал. Он был практик, и все тонкости и учености теории металлургии были для него сплошной путаницей. Питаясь сохранить достоинство, он проворчал что-то в том смысле, что пусть в ликвидусах разбираются ученые, а сталеварам ими только голову морочить, а затем, усмотрев какое-то нарушение на соседней печи, полетел туда отводить душу.

Виктор тоже плохо понял, почему Терновой считает плавку достаточно горячей, и так и сказал:

— Не понимаю, Александр Николаевич. Все-таки, страшновато. Не посадим «козла» в ковше?

— Вот, Виктор, учился бы ты — так знал, что чем выше содержание углерода в стали, тем ниже точка ее плавления. Сейчас у нас углерода пятьдесят сотых процента, да марганец, хром, никель и другие элементы. А я знаю, при какой температуре такая сталь будет на границе между твердым и жидким состоянием, знаю ее ликвидус.

— Ага! А к выпуску у нас углерод выгорит, будет соток двадцать пять, значит, этот самый ликвидус будет выше?

— Именно. Да учти, что выпускать плавку нужно с превышением в восемьдесят, сто градусов…

— Ну, нипочем до такой температуры не нагреть, нечего и трепыхаться, — расстроился Виктор.

— Конечно, с таким настроением подходить — любую плавку загубишь. А я-то тебя считал лихим сталеваром. Теперь вижу, что только в подручные ты и годишься, — оборвал Терновой. — Посмотри и прикинь, что можно сделать еще, чтобы повысить температуру.

Давно уже Олесь не ощущал такого удовольствия от работы, как сейчас, изощряя всю свою изобретательность, чтобы сделать казавшееся невыполнимым дело. Он ощущал свою власть над той стихией, что клокотала в печи. Золотая, бурлящая, живая, она могла наделать бед, если ее упустить из каменных стен печи; но, запертая в небольшом пространстве, она подчинялась ему, и он мог сделать все, что хотел, что нужно было сделать. Виктору он поручил наблюдение за приборами и сводом, чтобы не поджечь его; не осталась неиспользованной ни одна возможность повысить температуру металла; даже гляделки в печи были заложены кирпичами, даже пробы Терновой брал сам, не полагаясь на то, что Виктор сделает это достаточно быстро.

Виктор следил за Терновым с восхищением и некоторым страхом. Стрелки приборов все ближе подбирались к опасному пределу; гудело пламя, рыжие языки его с черной оторочкой струящегося дыма со всех сторон вырывались из-за крышек, закрывавших завалочные окна, а Терновому все казалось мало.

Он был настолько поглощен плавкой, что не видел, когда подошел Рассветов, и только после резкого окрика обернулся, сдвинув брови.

— Что у вас тут творится? Извольте объяснить! — потребовал Рассветов.

— Некогда. После выпуска, — бросил Терновой и дал команду вторично замерить температуру. То, что покажет сейчас стрелка прибора, волновало его куда больше, чем разнос, который собирался учинять ему Рассветов.

И тот понял это. Отложив разговор до более удобного момента, он посторонился, давая дорогу рабочим, и тут увидел Савельева. Директор, видимо, пришел другой дорогой.

— Полная анархия в цехе, — раздраженно сказал ему Рассветов. Было ведь запрещено варить опытную плавку. А у них свои собственные законы: что хотят, то и делают.

— Что, плавка уже забракована? — перебил Савельев.

— Нет еще. Похоже даже, что ему удастся дать номерную марку. Но не в этом дело. Кто просил мастера Тернового лично распоряжаться?

— Видимо, он не мог иначе — я так это понимаю. Вы подумайте: молодой человек берет весь риск на себя. Значит, не легкомыслие толкает его. А посмотрите, как он руководит плавкой!

— Ему следовало бы оставаться сталеваром, — фыркнул Рассветов.

— Вы шутите, Виталий Павлович? — настороженно повернулся к нему Савельев, и Рассветов понял, что далеко зашел.

— Конечно, шучу. Но меня удивляет другое, Григорий Михайлович, почему вы так покровительствуете этим авантюрам? Уже второй месяц мы не можем быть уверены, дадим сегодня номерную сталь или нет. Такое напряжение нервов не оправдывается получаемыми результатами.

— Но ведь факт остается фактом: флокены почти исчезли.

— В известной степени вы правы. Но какова опасность увеличения других пороков? Вам известно, что в номерных сталях появились крупные неметаллические включения. Они, естественно, связаны с методом легирования в ковше, который практикует Виноградов. И мы рискуем оказаться в очень неприятном положении.

— Волков бояться — в лес не ходить.

— А во имя чего нам затевать все это? Чтобы доцент Виноградов написал новый труд?

— Пусть пишет. А мы внедрим его открытие на заводе. Отменим замедленное охлаждение, сократим срок выполнения заказов, — сказал Савельев, щуря глаза то ли от яркого света, то ли от желания подразнить своего заместителя.

— Наши инструкции обеспечивают выпуск металла достаточно высокого качества. И если бы тот же Терновой прилагал для их неукоснительного выполнения такое же рвение, как и для этих опытов, не понадобилось бы звать на помощь варягов.

— Н-да… Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его… — без всякой видимой связи с предыдущим сказал Савельев.

Рассветова больно стегнула эта шутливая фраза. Он ее отлично понял. От ненависти стало трудно дышать, он чуть не скрипнул зубами. Но он не ушел, а продолжал стоять, потому что и Савельев не ушел, а направился к Виноградову.

— Дмитрий Алексеевич, — услышал он доносящийся словно издалека голос директора, — не забыли? Завтра в пять собираем технический совет. Будем слушать ваше сообщение о ходе опытных плавок.