Сергей Семенов - Тиф

Все же сознание не целиком заполнено этими картинами. Он не забывает, что стоит перед собранием 3-го баталиона N-ского полка. Улавливает смысл произносимых им самим слов. Со сложным чувством поэта и исследователя следит, как будто со стороны, за возникающими в мозгу картинами. И наконец, совсем уже отдаленным уголком мозга жадно старается объяснить себе, что же собственно с ним происходит? Даже юмористические элементы мышления не чужды ему.

На секунду он подумал:

– Я в каком-то призрачном кинематографе, где сам и механик и публика…

И в сознании его что-то улыбнулось. Должно быть, эта улыбка отразилась в движении губ. Лившиеся как ручей слова на секунду переплеснулись.

…– что же, что же со мной происходит? – упорно доискивался он, – вероятно, незаурядный ораторский талант таился?.. я сам не подозревал…

Правдоподобием этой мысли он обманулся. Сразу же стаяло тревожное ощущение совершающегося с ним чего-то непонятного.

К вечеру головная боль сделалась сплошной и мучительной. Явился полковой фельдшер.

Франтоватый эскулап в брюках "клеш", вежливо всунул под мышку термометр, пощупал пульс, попросил показать язык. Потом, нахмурив свои брови, заглянул Наумчику в горло и посмотрел слизистую оболочку глаз. В заключение послушал что-то в животе, приложив через рубашку свое большое мясистое ухо.

Потом просиял:

– Ничего опасного, товарищ военком. Инфлюенция в слабой форме. Пришлю порошков и завтра как рукой снимет.

Наумчик все время с сердитым лицом следил за сильными, шарообразными плечами фельдшера, надувавшими тонкую сатиновую рубашку, и думал:

…– Должно быть, замечательная мускулатура и ни чорта не понимает в своем деле…

Фельдшер просиял, а Наумчик рассердился еще более. Не услыхав заключение, прошептал, не зная, радоваться или сердиться:

– Ага, я так и думал.

Прошелся по комнате и вспомнил, что от обеда ничего не ел. Съестные припасы хранились на подоконнике. Отрезал ломоть хлеба, намазал маслом, откусил и тотчас же выплюнул. Хлеб показался противным. Наумчик понял, что он вообще не хочет есть.

Слабо мелькнувшее удивление приподняло на миг хмурившиеся брови. Открыл окно и сел.

Был лишь десятый час вечера, но Орша, жившая на военном положении, уже затихла. Под окном сплошная августовская темнота, мягкая и пахучая, а напротив в воздухе яркий, одинокий фонарь. В круге света бесшумно метнулись громадные черные буквы. По слогам прочитал: "А-пте-ка". По обе стороны от яркого света чернела длинно протянувшаяся улица. Где-то вне света мелодично звенели шпоры и гулко стучали каблуки.

Оперся локтями на подоконник и положил на ладони голову. И голова и руки были горячи, более чем когда бы ни было за все время болезни.

Еще по инерции Наумчик с грузным усилием осознал этот факт. Но от усилия исчезли все другие мысли. И как это случилось, он уже не объяснил себе. Глубокая апатия обволокла тягучей, спутывающей паутиной все мысли, чувства и движения.

Наконец поднял голову. Опять круг яркого света и опять черные буквы. Обвел глазами комнату. На долю секунды задержался на изображении Маркса. И Маркс, и фонарь одинаково пробуждали тоску.

Встал, чтобы подойти к кровати, и вдруг, обессилев от испуганного изумления, почувствовал в коленях дрожь.

Опять опустился на стул. Сразу же правая нога, не отделяясь носком сапога от пола, безудержно запрыгала. Болезненное раздражение обожгло колено. Каблук ритмически и дробно бился о пол.

Весь напрягаясь, с искаженным лицом, Наумчик сделал усилие прекратить эту дрожь. Сразу запрыгала и другая нога. Он совсем растерялся и сидел на стуле, вытянувшись в струнку.

Дрожь не унималась. Ноги подпрыгивали все выше и выше. В коленных суставах появилась боль.

И вдруг в голову пришло, что можно упасть на пол: тогда дрожь прекратится. Собрав всю волю, он с силой бросился на пол. Дрожь действительно прекратилась.

Вытянулся на полу и замер от глубокого спокойного наслаждения. Пол зазыбился и медленно ритмически поплыл. Страстно захотелось отдаться этому зыблещемуся покою. Но где-то в глубине затеплилась мысль, что надо добраться до постели.

Попробовал подняться, но сил не оказалось. Закусив губы, Наумчик оглядел комнату. Голубая, эмалированная ножка кровати остановила внимание. Медленно подполз и, ухватившись за нее, стал подниматься. Потом как куль повалился ногами на подушку, а головой в ноги. Потом как-будто рассыпался на части, все члены тела отделились друг от друга и он стал куда-то погружаться.

– Кажется, серьезно нездоров, – пронеслось в цепенеющем сознании.

Минут через двадцать проснулся оттого, что невыносимо жарко. Физические силы отчасти возвратились. Слева смутно копошилась расплывчатая фигура комполка, который жил с ним в одной комнате. Фигура вдруг побелела, и Наумчик понял, что комполк разделся.

– Который час? – отрывисто спросил Наумчик.

– Без пяти десять.

…– двадцать минут только прошло… да, чорт возьми, серьезно заболел. Завтра к врачу пойду…

Наумчик легко встал, разделся и опять лег.

Лежал минут пять, прислушиваясь к чему-то внутри. Потом понял, что это внутреннее – нестерпимая боль в голове. Он сосредоточил свое внимание только на боли и явственно уловил отдельную сверлящую боль под верхушкой черепа и другую – в затылке. Потом ладонями дотронулся до бедер. Ладони и бедра взаимно обожгли друг друга.

Наумчик повернулся лицом в подушку, но в глубине подушки поплыли красные звезды и загорелись светляки. Опять повернулся на спину и открыл глаза.

Красные звезды и светляки почему-то напомнили яркие картины на дневном собрании. Он засмеялся вслух.

– Вот в чем секрет-то был…

Глаза стали смыкаться сами собой. Только какая-то неусыпная часть мозга не пропускала без анализа ни внутренних переживаний, ни внешних восприятий, ни физической боли.

Мало-по малу стала угасать и эта неусыпная часть сознания. Изредка еще тускло светили мелькавшие красные звезды и светляки. Он уже не улавливал момента их возникновения.

Потом звезды и искры удалились от него на бесконечное расстояние и где-то в тусклом пространстве стали растворяться.

Он заснул беспокойным сном.

А во сне бурно протекали непонятные процессы сопротивляющейся жизни. По временам просыпаясь, Наумчик заставал себя в самых разнообразных положениях.

Раз, проснувшись, увидел, что лежит поперек кровати и совершенно раздетый. У него еще хватило сил опять надеть белье.

Другой раз он нашел себя лежащим на полу под столом на расстоянии трех аршин от кровати. Очевидно, что бессознательно он выбирал на полу место, где клеевая краска не отстала, и оттого было прохладнее.