Иван Лазутин - Обрывистые берега

"Переспевшие желтые огурцы…" — вертелось в голове Калерии. В первые минуты ей было обидно и досадно от этих слов. Подойдя к зеркалу, она стала рассматривать свое лицо. Кремовые портьеры на окнах, прошитые яркими лучами августовского солнца, бросали на лицо ее отсвет желтизны. И ей стало смешно: "Да, ты и в самом деле как желтый вяземский огурец, которого хозяева огорода не разглядели в зарослях огуречных плетей и вовремя не сорвали. Хорошо, что Сергей не слышал этого "комплимента" профессора. А то бы он прилепил мне кличку "желтый огурец". Он тоже вдалбливает мне мысль, чтобы я подавалась в аспирантуру. Ну, Сергей-то — понятно. Он муж мой. он видит, как я часто психую со своей шантрапой и мотаю нервы. А профессор?.. Неужели он и в самом деле уверовал, что из меня может получиться ученый? — И тут в душе ее сверкнуло нечто вроде гордости: — А может, профессор прав? Может, и в самом деле сказать "адью" своему взводу "трудных" и года на три засесть в Ленинской библиотеке?" — Однако инерция еще не до конца выполненного долга перед теми, кто "мотает ей нервы", заставила мысль ее работать в другом направлении. Вспомнились стихи Симонова, обращенные к некогда популярной актрисе Валентине Серовой, которой он в молодости посвятил поэтический сборник: "Я сам пожизненно себя к тебе приговорил…" — "И не откладывать!.. Завтра же с утра — в Ленинку!.. Посмотрим, что это за Иванов, который так очаровал профессора Угарова и в котором профессор Старченко увидел философа…"

Суббота с самого утра выдалась теплой, солнечной, было в ней что-то ослепительно яркое. Лето как бы в подарок людям посылало не только свою прощальную красу, но и заверения, что хотя оно уходит, но уходит не навсегда, что оно снова вернется в буйном майском цветении и будет совершать свой вечный круговорот в природе.

После завтрака Калерия проводила мужа в бассейн, куда у него на субботу был абонемент, и позвонила в Ленинскую библиотеку.

Справившись о порядке записи, Калерия нашла в столе фотографию для пропуска, взяла паспорт, удостоверение и поехала в библиотеку. Всю дорогу, особенно когда приходилось простаивать под красным глазом светофора, на ум ей приходили слова профессора Угарова о переспевших желтых огурцах. "О великий русский язык!.. Его рычагами можно человека поднять до небес и легко бросить в бездну", — подумала она.

Последний раз в Ленинской библиотеке Калерия была семь лет назад, когда писала диплом. Профессор Угаров в порядке исключения помог ей, студентке-дипломнице, записаться в третий научный зал, где работали аспиранты и ученые со степенями кандидатов наук. А рядом с третьим залом находился небольшой зал. где для каждого работающего был отдельный столик и кресло. На двери в зал висела табличка: "Для докторов наук, профессоров и генералов". Но однажды какой-то остряк, возмущенный тем, что в этом полупустующем зале иногда располагались за отдельными столиками молодые аспиранты, а то и студенты-дипломники, каким-то образом проникающие в этот просторный зал, после слова "генералов" написал черным фломастером: "и нахалов". У каждого, чей взгляд останавливался на этой табличке, на лице вспыхивала невольная улыбка. Кто-то говорил в курительной комнате, что табличка эта висела несколько дней. И как выяснилось потом — возымела свое действие. С тех пор в профессорско-генеральском зале долго не появлялись те, кого табличка окрестила "нахалами".

Диссертацию Иванова, которая была зарегистрирована в каталоге диссертаций по психологии, Калерии подняли из хранилища через час после того, как она сдала бланк заказа. За это время она детально познакомилась с каталогом книг и диссертаций по психологии.

Хоть и отвыкла она за семь лет от тишины научных залов и огромного холла, заставленного высокими ящиками с каталогами, но не прошло и полчаса, как на Калерию пахнуло чем-то таким знакомым и умиротворенно-родным, что ей вдруг показалось, будто она просиживала в этих тихих стенах с утра до вечера совсем недавно. Все было так же, как и семь лет назад: те же вполголоса говорившие библиотекари, те же молчаливые вежливые милицейские сержанты, стоявшие у подножия широкой беломраморной лестницы, проверявшие пропуска входивших в зал и отбиравшие листки со штампом на выход у тех, кто покидал читальный зал. Встретила даже несколько знакомых лиц, которые видела здесь семь лет назад. Она и раньше не могла без сострадания смотреть на одного калеку с неизлечимой болезнью, называемой в медицине "пляской святого Витта". Он и теперь, спустя много лет, почти не постарел, разве лишь в чертах его лица, чем-то похожего на врубелевского демона — до того огромны были его глубоко посаженные черные глаза, в которых колыхалась бездна мук и страданий, — еще четче проступали целеустремленность и фанатическая одержимость. Калерия даже подумала: "Вот это истинная приверженность науке!.. Сюда он с физическими страданиями добирается как в спасительный храм. Здесь он черпает силы для жизни и для борьбы с недугами".

В курительной комнате, куда Калерия вошла, чтобы позвонить мужу, к ней, поклонившись, подошел седой и уже далеко не молодой маленький человек, лицо которого расплылось в подобострастной улыбке узнавания. Круглоплечий, с животиком тыквой, выпирающим из лоснящейся жилетки, он смотрел на нее своими маленькими бесцветными глазками так, словно в следующую минуту воскликнет: "Наконец-то я вас дождался!.."

— Сколько лет, сколько зим!.. — шепеляво — было видно, что у него не было передних зубов, — произнес ее старый знакомый по читальному залу. В нем она узнала "вечного диссертанта", имя и отчество которого уже не помнила. Вспомнила только, что диссертация у него была по диалектике Гегеля и что он часто приставал к Калерии, да и не только к ней, с праздными разговорами, когда она приходила в курительную комнату позвонить по телефону.

Легким наклоном головы и улыбкой Калерия ответила на восторженное приветствие философа, который был ниже ее ростом на целую голову, и, чтобы чем-то ответить на его приветствие, спросила:

— Ну, как ваши дела? Вы уже, очевидно, давно доктор?

— Да что вы!.. — безнадежно махнул рукой философ. — Сейчас не то что после войны… Сейчас кандидатскую защитить труднее, чем докторскую. Это вам не сороковые.

— Когда думаете защищаться? — спросила Калерия, чтобы не молчать.

— Думаю в конце года. Профессор Погорельский еще восемь лет назад дал блестящий отзыв!

— И что же до сих пор не защищаетесь? — чтобы как-то скоротать время в ожидании очереди в телефонную будку, спросила Калерия, а сама подумала: "Если девятнадцатый век породил на Руси среди молодежи целую прослойку "вечных студентов", то вторая половина двадцатого века выбросила на поверхность науки мутную волну "вечных диссертантов". Взять хотя бы этого типа в засаленной жилетке… Носится со своей диссертацией, как курица с яйцом, вот уже лет пятнадцать, а то и больше. Тоже мне, Гегель!.. И на что только живет? Поди, на крохотную зарплату или на пенсию жены. Ему ли постигнуть глубину Гегеля?.."