Михаил Колесников - Право выбора

— Возьмем да покрасим, и выйдет Герасим!

Откуда он взял этого Герасима?

Оживает и Суханов.

— Ну и бандурище! — восторгается он, глядя на трубопровод. — Я на прокладке газопровода работал и все равно каждый раз восхищаюсь. Я ведь тут все наши стыки считаю. Хобби. Знаешь, бригадир, сколько уже насчитал? Девять тысяч пятьсот тридцать пять!

Начинаю «обхаживать» трубопровод. Всю смену веду многослойную сварку и каждую секунду сосредоточен до крайности: ведь важно не допустить прожога металла, предупредить протекание расплавленного металла вовнутрь трубы и много еще всяких тонкостей. Стыки вертикальные и горизонтальные, подогреваемые и неподогреваемые, стыки, корневые слои которых свариваются различными способами.

Теперь чаще всего приходится работать в коридоре коммуникаций. Здесь расположены все магистральные и соединительные трубопроводы, вся основная арматура контура. Тысячи погонных метров стальных трубопроводов! Здесь требуется полная герметичность, и эту герметичность создаю я.

Может быть, со стороны мой труд кажется однообразным: ползает человек под трубами, изгибается, как ящерица, висит на лямках. Да, со стороны не понять всей ответственности труда сварщика и того, что в нем заложено. Как говорит Харламов, — бездна!

Рядом, в смежных отсеках, трудятся члены моей бригады Тюрин, Пищулин, Сигалов, Демкин и другие. И каждый сосредоточен, отрешен от внешнего мира. Ведь даже подготовка и сборка труб должны выполняться с особой осторожностью и точностью, чтобы не вызвать больших напряжений в сварных соединениях.

За семь часов выматываемся до такой степени, что все плывет перед глазами.

Конец смене! Но день продолжается.

— Все на совещание, — говорю я.

Запотевшие до синевы толстые трубы, задвижки агрегатов, круглые, как баранки, дренажные вентили. В подвальном бетонном коридоре тишина. Сюда не долетают голоса метели. Мы облюбовали этот коридор коммуникаций и всякий раз собираемся здесь, чтобы подвести итоги и наметить планы на будущее. Ребята в брезентовых робах, еще не успели помыться, почиститься. Каждый примостился, где сумел.

Вглядываюсь в лица. Устали. Смена выдалась тяжелая. Тюрин клюет носом. Сигалов трет кулаками красные глаза. Демкин закуривает, хотя есть уговор здесь не курить. Пищулин, Петриков и Анохин о чем-то негромко переговариваются.

Моя брезентовая гвардия… Тут разные люди. Да ведь одинаковых людей, в общем-то, и не бывает. В основном в моей бригаде ребята с трубопрокатного завода, потомственные рабочие, и хлопот с ними не так уж много. Но есть и другая категория — те, кто пришел на курсы сварщиков из учреждений или после окончания восьмилетки: Сигалов, Анохин, Демкин. К этим я все еще присматриваюсь. Больше всего раздражает Демкин. Он демагог из демагогов. Послушать его, так все человечество только тем и занято, как бы ущемить Демкина. В столовой ему подают самое жесткое мясо (видите ли, потому, что он не инженер, а простой рабочий), в общежитии комендант выбрал для него самую холодную комнату, бригадир ставит его на самый трудный пост. И, как ни странно, этому бузотеру, этому лодырю идут навстречу. Его переселили в коттедж, ответственных сварок не дают, он ходит румяный и цинично насмешливый.

— Учитесь жить, старички! Я умею постоять за свои права. А то взяли манеру: все лучшее — жертвам избыточного питания, инженерам. А мы что, люди низшей категории? Мы — рабочий класс! Мы революцию совершали.

— Демкин, какую же ты революцию совершал?

— Не хватало еще, чтобы я совершал что-нибудь. Мои отцы и матери для меня старались.

Главное для Демкина — «повеселиться». О своих похождениях он рассказывает не стесняясь («каждый должен брать радость там, где она дается»), часто возвращается в общежитие поздно ночью, навеселе, а когда пытаешься усовестить, делает страдальческое лицо.

— Я перевоспитаюсь. Вот те крест, бригадир, перевоспитаюсь. У меня один из предков — цыган. Во мне кровь бунтует. В старое время коней воровал бы.

Сварочному делу мне приходится учить его буквально заново.

— Ты, Демкин, пойми: главное, чтобы не было несплавления между слоями. Как это делается? Вот погляди…

Кто-то сказал, что если бы каждый человек посадил дерево, то вся земля была бы сплошным садом. Иногда я думаю, что если мне за всю мою жизнь удастся всего ничего: вывести Демкина в социалистические личности, его одного-единственного, то и тогда жизнь будет прожита не зря. Может быть, и беда-то вся в том, что мы привыкли оперировать множествами: общество, производство, бригада, — а на отдельного человека порой терпения не хватает. А ведь тот же Демкин — отмахнись от него — покатится вниз.

Как-то я спросил его:

— Демкин, ты кто?

— Рабочий. А хотели сделать из меня потомственного вора.

— Это каким же образом?

— Папаша у меня вор. Вор-рецидивист. Ну, тюрьмы, приводы и прочее. Ненавижу гада! Все на меня пальцем показывают: сын вора, — значит, и сам вор.

— А как ты в сварщики попал?

— Решил получить образование, пошел на курсы.

— Что же, Демкин, надо учиться работать. Станешь хорошим сварщиком — повысим разряд.

— А потом?

— Блестящие перспективы: можешь стать бригадиром вместо меня, обогнать Харламова.

— Да разве этого черта обгонишь?

— Главное, Демкин, иметь точку опоры.

— A y тебя она есть?

— Конечно. Спорт: бокс, штанга. Я в жиме завоевал звание чемпиона флота. Чуть в Мехико не попал, на Олимпиаду. Впрочем, «чуть» не считается.

— Что ж не пошел по этой линии дальше? Очень нужна тебе сварка с такими данными!

— В спорте я дилетант. Штанга — мое хобби. Хобби весом в сто пятьдесят кило. Попробуй!

— Где уж нам уж…

Сегодня Демкина следует призвать к порядку: сжег трансформатор. Нужно обсудить, сделать строгое внушение, пригрозить административными мерами.

По мнению Скурлатовой, укрепление коллектива и происходит таким образом: изживайте недостатки, совершенствуйтесь в своем деле, будьте непримиримы к ошибкам! Лучше пересолить, чем недосолить…

Я смотрю на усталые лица своих товарищей. Да, да, все, о чем говорила Скурлатова, правда. Есть и прожог, и непровар, и трещины, и аппарат сожгли… А почему все-таки мы вышли на второе место? Догнали Харламова, упорного Харламова?

Как это произошло? Трудно объяснить. Я не вдохновлял рабочих особенными речами, не показывал образцы трудового героизма. Мы работали, и все. Может быть, сам того не сознавая, я в чем-то подражал Угрюмову, помня о нем как о своем старом бригадире, в чем-то — мичману Оболенцеву, какие-то навыки переносил из своей военно-морской службы — например, во время тренировок на контрольных стыках (мы ведь там, на флоте, только и делали, что тренировались, отрабатывали задачи, жили в постоянном ожидании боевой тревоги). Я добивался строгой специализации каждого, ругался с Шибановым и Скурлатовой, если кого-нибудь из бригады пытались перебросить с одного вида работы на другой. Мы стремились овладеть секретом сварки на предельно короткой дуге — два миллиметра, не больше, а это требовало постоянной сосредоточенности, и если случались издержки, о которых говорила Скурлатова, то были они издержками роста, овладения мастерством.