Илья Штемлер - Гроссмейстерский балл

Вошли Борский, Стас, Филипп. Борский бросил шапку на «прилавок». Старик якут повесил шапку и кивнул. Номерков не было. Кому надо?! Уносить некуда, кругом тайга…

Народу полно. Вокруг каждого столика не меньше восьми человек. Днем столовая на самообслуживании. Никелированные стойки и цветные столики. Модерн! На стене огромная картина из жизни Тараса Бульбы. После шести здесь вечернее кафе. Появляются официантки. Две русские и якутка. Они перешагивают через лениво протянутые ноги, отпихивают назойливые руки, рассчитываются, приносят, уносят, — работают…

Якут-буфетчик оперся толстыми руками о стойку и спит. Ну да! Просто у него такой разрез глаз. На столах бутылки, гуляш с вермишелью, консервы рыбные, консервы овощные, консервы просто… Женщин не видно. Нет, есть! Человек пять. Попробуй отыщи место. Тем более три… От столика, что стоит у самого буфета, кто-то машет рукой и кричит: «Братцы ленинградцы!» Вгляделись — начальник радиометрической лаборатории Симбирцев. Он уже «в порядке». Правда, не совсем. Кто-то организовал два стула, третий передал буфетчик прямо через блюдо с бутербродами. «Ай, гости! Ай, хорошо! У нас Якутия — страна безлюдия…»

Симбирцев придвинул молодым людям зеленоватые граненые стакана.

— Ну, как живем?

— Как в роддоме. Ждем, не знаем кого! — ответил Стас.

Удивительно быстро он ориентируется!

— Ничего. Завтра улетите. Все улетите. АН-2 пойдет.

В стаканы полилась водка. Прозрачная, пузырчатая.

— Ладно. За тех, кто в поле! — выкрикнул Борский.

— Масло возьми. Масло дайте! — заорали со всех сторон. Борский смахнул с бороденки капли водки и спокойным жестом отодвинул масло. Но не выдержал и перекосился. Дает, проклятая!

Филипп немного отпил. Черти, налили сразу двести граммов.

Стас пил спокойно и равнодушно. Выпил. Закусил. Приподнялся и протянул буфетчику пятерку:

— Еще водки!

Симбирцев ухватил Стаса за рукав:

— Куда?! Не годится! Вас угощают! Человек в отпуск уходит, полная мошна денег.

Отпускник сидел в конце стола и качал головой:

— Я в Ялту еду, а вы?! Эх, вы… Аида, три порции вермишели с мясом! — Отпускник поднялся с места и протиснулся к ребятам. Борский подвинулся.

— Хорошие вы ребята. Вы не думайте, что я выпимши… Это я Димке Симбирцеву шепнул, чтоб вас позвал. Сколько к нам приезжает молодежи, и все хорошие. Не с наружности, нет! С наружности вы какие-то смешные, цыплячьи…

— Оставь ты ребят, Викентий. Дай поесть, — проговорил Симбирцев.

— Тс-с-с… Тихо, Дима! Поговорю с ребятами.

Раскосая Аида принесла три порции вермишели с консервированным мясом.

— А как вас зовут? — спросил Филипп.

— Неважно. Викентий Крюкин меня зовут… Викентий Петрович. Слыхал, есть город Томск? Я оттуда. Университет не кончил, со второго курса на казенный счет в Магадан перевели. Было дело… В поселке Хениканджа землю долбил. Пять лет. В бухте Ногаево пароходы разгружал. Пять лет. В Оймяконе в метеорологах ходил. Четыре года. На Алдане золотишко промывал. Пять лет. В вольную вышел, в Нюрбу приехал, жена сагитировала. Седьмой год на грохоте работаю, алмазишки выбираю. А вот тянет меня к молодежи. Может, потому, что сам молодости не знал.

— А за что вас, Викентий Петрович? — проговорил Стас.

— А хрен его знает… Клянусь, не помню. Смешно, а не помню. Вначале помнил, а потом такая житуха пошла, что всю память отморозило. Боюсь, оттаю в Ялте, вспомню и волком завою от обиды…

— Что ты разговор затеял этот, Викентий? — не успокаивался Симбирцев.

— Дима, я знаю, что говорю… Они парни молодые и умные. Вот… Я к чему? На Алдане со мной в двойке один старик снопил. Интеллигентный такой дед… Он мне говорил: «Видишь, Викентий, дотянули! Разобрались что к чему. Через такое перешагнуть не побоялись — разобрались! А знаешь, что сказал писатель Гюго: „Помнить — это значит предвидеть!“ Я о чем? Вы, молодые, должны знать и помнить. Поэтому и в книгах об этом пишут, и в газетах, и по радио. Чтоб вы знали: вы — хозяева жизни, хозяева страны… Поэтому вы должны отвечать за все, что происходит. И, чтобы все было верно, должны помнить все, что было… У вас есть право!

— Викентий, а что такое „право“? — перебил Симбирцев.

— Хочешь поймать меня? Я все знаю… Времени хватало. „Право — это возведенная в закон воля господствующего класса“!

— Верно. Значит, тебя сюда закинули по воле господствующего класса!

— Дурак… То было не право, понял?! А будешь смеяться, в морду дам!

— Я не смеюсь, Викентий, — серьезно ответил Симбирцев. — Пережил не меньше твоего. Вспоминать неохота. Нечем хвастать. Да и парням аппетит портить…

Крюкин, ссутулясь, пошел на свое место.

Куски мяса политы красноватым консервным соком. Дырявые ломтики сыра… Надо есть, иначе можно здорово опьянеть. Это не водка, а разбавленный спирт. Стас посмотрел в конец стола и улыбнулся. Викентий Крюкин ответил жесткой редкозубой улыбкой и потыкал коротким пальцем в сторону закусок… Ну, вот еще! Конечно, он не стесняется. И сейчас будет есть!

Смешно ерзает бороденка у Борского, после того как он пихнет в нее кусок мяса. Словно камнем в кустарник.

— Слушай, сэр… Как ты в этих дебрях находишь рот? Впрочем, ты геолог…

— Уйди.

Слева Филипп. Он задумчив. Как и Борский. Мыслители!

Вокруг шум… За соседним столиком парень подбрасывает яйцо и ловит. Из-за спины поймал, из-под локтя поймал, из-под колена поймал, из-под другого колена — разбил! Аида ругается по-якутски.

Крюкин ушел. Симбирцев тоже… За столом уже никого нет, кроме них троих. Все ушли!

— Скажите, сэр…

— Если ты будешь называть меня…

— Ладно, Борский. Виновата твоя шкиперская борода! Тебе нравится здесь? Честно!

— Нет, — Борский оглядывал стол, выбирая, что еще умять.

Стас пододвинул к нему тарелку с колбасой.

— Тогда почему ты сидишь здесь несколько лет? Москвич! Инженер! Морозишь задницу…

— А какое твое собачье дело?! — Борский с первой встречи невзлюбил Стаса.

— За большой деньгой гонитесь. Как все порядочные люди. Невзирая на лица, — произнес Стас.

— Если бы здесь мало платили, и мало б кто работал, — ответил Борский.

— А с другой стороны?

— С другой? Мы на Сохсолоохе наметили пять кимберлитовых трубок. Пять! Только за один полевой сезон…

— Это много?

— Это хорошо… Впрочем, тебе не понять. Ты примитив!

Стас удивленно оглядел Борского. Тот и не думал тушеваться.

— Самый настоящий примитив! Уехал за восемь тысяч километров, а больше всего тебя взволновала моя борода.

— Я, кажется, тебе дам по шее.

— Фу, какая бульварщина, — скривился Борский, продолжая отдирать шкурку колбасы. — Нет, ты действительно примитив!

Филипп рассмеялся и ухватил Аиду за край платья. Та стукнула его по руке.