Константин Локотков - Верность

Ах, боже мой, как мелко это все!

И, смотря на счастливое лицо Семена (оно не казалось сейчас некрасивым: тронутое загаром, оно дышало свежестью и здоровьем), Надя почти завидовала той девушке, которая полюбит Семена.

— Хорошо, Семен, — мягко сказала она, дотрагиваясь до его руки. — Ты меня извини… Мне надо идти сдавать…

…Семен спускался вниз по лестнице осторожно, словно нес что-то очень дорогое. Его томило смутное ожидание большого, неизвестного, что должно было свершиться с ним не сегодня, так завтра.

Это было похоже на то чувство, с которым он ожидал сближения с Федором или с которым как-то ночью узнал тайну Аркадия, — на ожидание праздника.

Он теперь думал о людях, окружавших его, уже без зависти, без постоянной готовности к полупрезрительной самозащите, а с благодарным тихим удивлением.

Он думал сейчас о них хорошо и потому, что никто из них не напоминал ему об отце, и потому, что они радовались успехам в учении и общественной работе, словно своим собственным. Он начал сознавать, что нужен всем так же, как нужны Женя, Аркадий, Федор, Надя…

И ему хотелось сделать для людей что-то очень большое и очень хорошее.

…Женя выскочила из аудитории, шутливо перекрестилась и запрыгала, обнимая подруг:

— «Хорошо», «хорошо», девушки! Ой, чуть жива! Дайте отдышаться!..

И нетерпеливо (надо бежать к Аркадию, поделиться радостью), смеясь и взмахивая руками, начала рассказывать, как Ванин задал ей самый трудный вопрос и как она «чуть не засыпалась».

Покидая коридор, она объявила:

— Девушки, сегодня в три часа в Большой технической аудитории защита дипломов. Приглашаю вас послушать моего Аркашку!

И вот он в конце своего студенческого пути. Еще полчаса, час и…

— Предстану перед вами в новом качестве, — сказал Аркадий так, как будто пожаловался.

Еще полчаса, час — и отойдут, отодвинутся студенческие дни, как будто уже не он, Аркадий, а другой ходил по этим аудиториям, слушал лекции, с замиранием проникал в тайны науки; как будто не он, а другой прожил целых пять лет в этой скромной студенческой комнате, дружил с товарищами, дурачился в веселые минуты, полюбил…

Выдадут ему завтра диплом, в последний раз получит он студенческую стипендию, на которую ухитрялся и есть, и одеваться, и посещать театры, и выпить на праздник. Попрощается с товарищами, окинет последним взглядом общежитие, институт, сад, бронзовую статую Ильича у входа и уйдет. Уйдет в другую, большую жизнь, ради которой и было все это, с чем трудно проститься сейчас. Уйдет и, может быть (а это так и будет), дни пойдут стремительней, ярче… Но никогда, никогда не забыть ему родных стен института и жесткой студенческой койки…

Впрочем, пока еще он студент. И со свойственной ему скромной и спокойной простотой, как всегда, неторопливо, он похаживал около выставленных им чертежей и, водя длинной указкой, посвящал собравшихся в идею проекта и в метод его воплощения.

Чуть поодаль от него, на возвышении, за длинным столом, покрытым красным сукном, расположились члены квалификационной комиссии — профессора и доценты его и других, родственных вузов.

Профессор Трунов (он вернулся с завода) сидел среди них как именинник. Его аппарат был сдан в производство. В зале рядами, уходящими вверх амфитеатром, — студенты, преподаватели и те из дипломантов, которые ждали своей очереди.

В заднем ряду виднелось бесстрастное, будто застывшее, с поднятыми бровями и взглядом, устремленным поверх кафедры на таблицу Менделеева, лицо Недосекина. У стены, рядышком, как воробьи, — «соавторы» Аркадия: Федор, Семен, Женя, Надя…

— Обними меня, — тихо попросила Женя подругу, — мерзну что-то…

Аркадий говорил, что, несмотря на климатические условия Сибири, опыт работы завода в районе Бийска показывает, что колхозы вполне обеспечивают производство сырьем с качеством не ниже, чем, например, на Украине. Так же и с оборудованием. Он, Ремизов, использовал главным образом готовое оборудование завода «Большевик». Но это не единственный выход. Заводы Урала и Сибири могут изготовить любое оборудование.

— Я считаю, — сказал в заключение Аркадий, — теоретическая часть, расчеты, экономическое обоснование достаточно отражены у меня в пояснительной записке к проекту.

Он положил указку на стол, достал платок, вытер лоб и, опустив руки, остался в выжидательной позе.

Начали задавать вопросы из всех областей науки, которые обязан был знать инженер.

Аркадий, не торопясь, обдумывая, отвечал на вопросы. Он немного побледнел и стоял неподвижно, очень прямо; только сосредоточенный взгляд потемневших глаз говорил о напряженной работе мысли.

Особенно придирчив был маленький, беспокойный, с широким лицом преподаватель московского института.

Когда Аркадий ответил на все вопросы, он вдруг спросил, зачем-то опять возвращаясь к проекту:

— Идея вашего проекта… э… э… Не можете ли поделиться с нами, почему вы избрали именно эту идею?

— Как? Я не понимаю, простите.

— У вас ведь был большой выбор, — спрашивающий протянул к Аркадию руку. — Вы могли остановиться на определенном оборудовании, изготовляемом промышленностью Америки, Западной Европы, Германии, скажем. Правда, для этого, как известно, нужно золото… Но для хорошего дела, для завода, в золоте вам не откажет государство… Так вот, не можете ли сказать, почему вы не пошли по этому пути?

Может, это было случайностью, но на одну секунду Аркадий отметил в зале лишь одно лицо, застывшее с высоко поднятыми бровями.

«Потому, что я горжусь своим Советским государством», — хотелось ответить Аркадию. Преподаватель-москвич, наверное, это и желал услышать, но Аркадий сказал то же самое, но другими словами, хотя и не все:

— Я использовал в проекте самую передовую технику. В этом главная мысль проекта, и мне кажется, что я обстоятельно и… в достаточной степени, если, боюсь, не больше, используя свои голосовые данные… — Аркадий с чистосердечной откровенностью засмеялся, — защищал свой проект.

Первым захохотал Трунов. Он привалился к беспокойному члену комиссии, крича, перекрывая смех и аплодисменты зала:

— Русскую пословицу знаете? Насчет двух обеден, а?

Москвич хлопал в ладоши, восклицал, смеясь:

— Туговат, туговат я на ухо!

Когда зал утихомирился, председатель комиссии — высокий молодой профессор — хотел подняться.

Но беспокойный член комиссии не унимался, удержал его за руку. Вдруг спросил Аркадия по-немецки:

— В какой район Советского Союза вы желали бы поехать работать?

Аркадий ответил тоже по-немецки:

— Я поеду с одинаковым желанием туда, куда сочтут нужным меня послать.

Преподаватель-москвич засмеялся и опять хлопнул в ладоши: