Константин Локотков - Верность

— Ура!

Сережка Прохоров яростно дернулся, уцепившись за очки: оркестр неистовствовал.

Из-за ворот противника, сохраняя достоинство, под одобрительный смех трибун прибежал запоздавший Аркадий Ремизов.

Добравшись до ворот своей команды, честь которой он защищал пять лет, круто повернулся и сразу начал деловито приводить в порядок «рабочее место» — исследовал прочность сетки, ногами поразбросал камешки и с подчеркнутой скукой, явно лукавя, прислонился плечом к штанге.

Недалеко похаживал толстый, как всегда серьезный, Борис Костенко.

— Я сегодня сыграю как бог, — отважился он на шутку, высматривая на трибуне девушку с васильковыми глазами.

Пожав, как полагается, руку Федору, Анатолий, недобро улыбаясь, тихо сказал:

— Помнишь?.. Я тебе проиграл тогда… в детстве… Держись!

Федор громко расхохотался, сразу вспомнив первый их матч.

Отступив несколько шагов от мяча и оглянувшись, Анатолий сказал:

— Поехали!

И с изменившимся, сердитым лицом ударил ногой по мячу, присев при этом и раскинув руки в стороны.

Игра началась.

Марина была равнодушна к футболу. Сегодня она решила следить за игрой — ведь там, на поле, Стрелецкий! Она с любопытством наблюдала, как он бегает, как бьет.

Невообразимый шум царил на трибунах. Какой-то парень кричал восторженно возле Марины: «Толька, давай! Давай! Толька!» («Наверное, москвич», — подумала Марина.)

Нет, не оправдал Анатолий надежд товарища: собираясь ударить по воротам, наступил на мяч и позорно растянулся на земле.

На трибунах раздался хохот, иронически-дружные аплодисменты. Анатолий вскочил на ноги, схватился за голову. К нему подошел Аркадий и ласково похлопал по спине: ничего, мол, бывает!

Марина не смеялась. Ей было жаль Анатолия. Но когда все успокоились, она вновь поймала себя на том, что не думает о Стрелецком…

Что же это такое?

Марина сидела тихо, точно прислушиваясь к чему-то. И вдруг возник простой, ясный вопрос, который никогда раньше не приходил ей в голову: действительно ли она любит Анатолия, не было ли ее чувство к нему лишь желанием любви?

Чем бы ни было в прошлом ее чувство к Анатолию, сейчас она совершенно ясно понимала, что к нему равнодушна.

«Он мне совсем, совсем не нужен», — думала она о Стрелецком без удивления и горечи.

Марина выбралась из тесноты трибуны и, близко держась загородки, направилась в обход стадиона.

Она пошла сперва очень тихо, взгляд ее был сосредоточенно-глубок, словно она смотрела внутрь себя. Затем пошла быстрее, ближе к людям, что толпились вдоль линии стадиона, и с каждой секундой шаги ее становились решительнее и тверже.

Ей внезапно пришла мысль, что, может быть, всему, что совершилось, непременно нужно было совершиться, и очень хорошо, что она не любит Анатолия.

Ей не было жаль прошлого, она думала о нем без грусти и без упрека. Да, она что-то проглядела в жизни, раз не заметила раньше перемены в людях: все представлялось ей в новом свете: она и себя чувствовала другой, а не той девочкой, что пришла год назад в институт.

…Аплодисменты и смех с трибун заставили Марину оглянуться. Она не поняла, что там произошло, — люди бегали за мячом, как раньше. Она, пожалуй, не старалась понять случившегося, так же, как никого не думала искать на футбольном поле. Она просто на один миг оглянулась и вновь пошла своей дорогой. Но этот миг оставил в памяти картину: Федор, в косо падающем из-за трибуны солнечном снопе света, смеясь, грозил кому-то пальцем. Один только Федор. И солнце.

И музыка.

Медные, стройные голоса труб звучали торжественно, словно печатая в чистом, пахнувшем лесом воздухе мужественную мелодию марша: «Если завтра война…»

Красные флажки на трибунах, на углах стадиона, на линии ворот развевались упруго и тревожно, колеблемые первым легким, обещающим сумерки ветерком.

Начались летние каникулы. Студенты получили стипендию и стайками растекались в общежитие, в город, на вокзалы. Аркадий с утра ходил озабоченный и злился, что наркомат не присылает назначения. Женя бегала по магазинам и закупала подарки для родных — по пути к месту назначения Аркадия они собирались заехать к ее родителям. Надя укладывала чемодан, готовясь к поездке в деревню, к тете. Она несколько раз видела проходившего мимо окон Виктора и все ждала с радостным замиранием: вот войдет, и кончится их глупая размолвка. Не расставаться же им на два долгих месяца, не подав друг другу руки!

Федор провожал Марину и сына в Томск.

Он не думал, что услышит окончательный ответ жены. Марина была встревожена и, когда он обращался к ней, непонятно, будто в испуге, затихала, в темных глазах ее стояло робкое и просительное выражение.

Федор уже сам откладывал окончательный разговор. Устраивая Марину и Павлика в вагоне, он говорил обычные слова. Смущенный, благодарный взгляд Марины взволновал Федора. Он замолчал и, опустившись на сиденье, привлек к себе сына.

Смягчая и растягивая слова, гладя теплой ладошкой отцовскую щеку, Павлик спрашивал, скоро ли он, отец, приедет.

Круглое нежное лицо, припухлые губы, Маринины чудесные глаза… Что Федор мог сказать ему? Он сам ничего не знал.

— Павлик, ты все прозеваешь… — то ли Федору, то ли самой себе приходя на помощь, сказала Марина, — ты хотел смотреть в окно. Забыл?

Два надтреснутых металлических звука — два звонка — поплыли над перроном. Федор встал.

— Я провожу тебя к выходу, — сказала она, прямо глядя ему в глаза.

Он поцеловал сына и прошел в тамбур. Там стояла девушка-проводник, она сказала:

— Вы провожающий? Выходите, сейчас поедем.

Федор повернулся к Марине.

— Ну, Маринка… — Он взял ее за руки, близко наклонился к ней. — Если ты… совсем, то… мы не решили с Павликом… Ты совсем?

Девушка-проводник постояла, потом озабоченно сошла на перрон.

Марина, ослабев, прислонилась плечом к двери. Как глупо — самое главное оставили на последнюю минуту! И как ей стыдно, если бы Федор знал!..

— Федор, — начала она, выпрямляясь и не освобождая руки, — я не знаю… как сказать тебе. — Она вдруг побледнела, откинула голову назад. — Боже мой… если ты… — Глаза ее повлажнели, в них были страх и мольба. — Федор, если ты только… не против… я проведаю отца и… приеду… — И отвернулась, прижалась щекой к двери, плечи ее вздрогнули. Порывистыми движениями она шарила в карманах, ища носовой платок, не нашла, ладонью вытерла щеку.

Федор охватил ее плечи, повернул лицо и стал целовать ее влажные глаза.

Вагон тронулся. Федор соскочил и некоторое время шел не отставая.

В окне, что выходило из купе Марины, показались сперва ручонки Павлика, потом его голова; он смотрел вперед по ходу поезда и нетерпеливо оглядывался в вагон. Руки Марины повернули его лицо к Федору. Увидев отца, ребенок обрадовался, потом вдруг испугался, крикнул: