Константин Локотков - Верность

Она закончила совсем тихо и закрыла лицо ладонью. Нельзя было дольше оставаться в комнате. Мне показалось нелепым мое присутствие. Я вышел.

Слова Наташи приводили в отчаяние. Я уже ни на что не надеялся. Дружба была потеряна. Я чувствовал себя лишним за нашим общим учебным столом. И вскоре покинул его, сославшись на какой-то пустяк.

Вот и все. Ушел. И сразу ледок отрешенности стеснил сердце. Все кончилось. Наташа сидела в одной комнате со мной, но была уже так далеко.

Нет, не все кончилось. Мне оставались рассказы Володи. Время после занятий Наташа проводила с ним. Ах, Володя, он не замечал моего отсутствия! А ведь когда-то мы постоянно были втроем.

…Тогда по ночам я просил его говорить о любви, а сейчас почему-то не мог.

Володя на минуту замолчал, а я лишь взглядом умолял его: «Говори!»

— Тогда… — продолжал Володя (я знаю, «когда»: в первую их встречу с Наташей), — вот так же… покачивались, набегали рябью эти лунные пятна на дорожках. Наташа смеялась, говорила, что у нее кружится голова… Ты посмотри — верно, словно плывешь…

Я вслушивался в голос Володи и, закрыв глаза, живо представлял все, что было в тот вечер.

Когда они сели на скамейку, Наташа спросила: «Ты все время молчишь. Почему?» Володя удивился. Ему казалось, что он все время говорил. Да, он все время говорил — о том, как хорош этот лунный свет и как чудесно все изменилось в мире: пришла Наташа. Он не знал, понимала ли она его. Наташа улыбалась задумчиво и чуть недоверчиво, склонив милое простое лицо в светлой оправе волос, — они падали на плечи, Наташа медленным, спокойным движением руки отводила их назад. Володя очень хорошо делал, что не торопился с признанием…

Мы оба уехали на Север. Как волновались, ожидая новогоднюю радиопередачу для зимовщиков! У микрофона говорили родные люди.

Тихий голос Наташи, приглушенный пространством, то затихал, был едва слышен, то вновь нарастал, и казалось, что мы различаем шелест дыхания.

— …Последние экзамены. Очень волнуемся. Много разговоров о том, кто куда поедет работать. Я обязательно буду проситься в Воронеж. Ведь родилась в Воронеже…

Наташа замолчала, потом неожиданно спросила:

— А Юра… Он меня слушает? Юра, — она запнулась, — Юра, ты, когда уезжал… был очень печальный… Ты… не надо… так… Зачем? Ведь…

И, вздохнув, умолкла. Но она была совсем-совсем рядом… И даже тонкий запах волос… Да нет, почудится же такое! Ну, говори, говори, скажи еще что-нибудь!

— Ребята, — позвала она, и опять голос ее затих, лишь частое дыхание волновало шелковую ткань приемника, — да вы слышали меня? — сказала вдруг с горечью и сомнением.

— Слышали, слышали! — закричали мы оба в тот момент, как будто слова могли долететь до нее.

Через несколько минут мы дали радиограмму:

«Слышимость была хорошая, желаем успешно сдать экзамены, надеемся на скорую встречу».

Скорая встреча! Три года минуло, война…

…Мы стояли с Володей у окна и смотрели в ночь. Небо над городом посветлело, но еще не было предутренней отчетливости красок.

— Помнишь, — сказал Володя, не отрывая пристального взгляда от окна, — мы дали радиограмму и долго сидели молча. А я еще глупо посвистывал. Помнишь?

— Да, мы сидели молча.

— Ты не знаешь, почему? Ты о чем думал?

— Не помню, Володя.

— Честное слово?

Я не ответил. Володя мельком взглянул на меня и опять отвернулся.

— Ты солгал. Ты все помнишь. — Володя проговорил это с каким-то веселым вызовом, и мне сбоку было видно, что он пытается сдержать улыбку.

Холодея от предчувствия, я сказал, стараясь, чтобы это вышло непринужденно:

— Странно, Володя. О чем я мог думать? Только прослушали передачу… Как там дома, в техникуме… Потом — все ли передали в радиограмме… и о Наташе…

— Прежде всего — о Наташе, — неожиданно громко сказал Володя, но все так же пытаясь подавить улыбку, и вдруг, вспомнив что-то, изменился в лице: — А я-то, болван, по ночам… тебе…

Он резко повернулся и сморщился, словно боль пронизала его.

У меня задрожали руки от волнения.

Он все знал!

— Не жалей меня, — сказал я, чувствуя, как приходит внезапное спокойствие, — я не считаю себя несчастным. Скажу тебе больше: есть, живет, радуется Наташа, значит, и мне… очень… хорошо… — Мне стало вдруг трудно дышать, я закончил с усилием, с таким чувством, как если бы обманывал Володю, хотя верил: мог бы поклясться, что говорю всю правду.

Володя смотрел большими умоляющими глазами и кивал после каждого моего слова.

— Да, да, Юра! Ах, если бы не было на свете ревности, этого чувства собственников! — Он сказал это очень сильно, и опять как бы гримаса боли прошла по его лицу. — Я много думал, Юра, об этом. Сперва я испугался за тебя, за нашу дружбу…

— Тебе Наташа сказала? — перебил я.

— Нет. Я сам догадался. В первый раз тогда, после радиопередачи… Вдруг беспокойство… Потом — после, когда расстались, — начал перебирать в памяти все-все. Каждый пустяк. Как ты слушал меня по ночам. Как встречал Наташу. Потом это уравнение с тремя неизвестными… Я был ослеплен — чудовищно! — рассказывал обо всем и не догадывался. И вот здесь, сейчас, окончательно убедился…

Он был взволнован; не выпуская моей руки, встряхивал ее после каждой фразы, близко наклонившись и не отводя глаз от лица.

— Володя, успокойся. Это даже лучше, что ты узнал.

Он как-то сразу умолк и недоуменно заморгал.

— Ага! В таком случае… — Володя, не окончив, наклонив голову, решительно повел меня к столу. Мы сели. Володя положил руки на мои колени и несколько минут смотрел в лицо, будто изучая. Я видел, как менялось выражение его глаз: холодный блеск сменился теплым, озорноватым огоньком. Я ждал, что он скажет.

— Ты ведь знаешь, Юра, я так и не признался Наташе, — начал он мягко. — Почему, спросишь? Мне трудно было тогда объяснить себе это. Бывает так — слова кажутся лишними: все, дескать, ясно. У меня не то. Я чувствовал какую-то неловкость, когда думал об этом. Мне казались кощунством все слова, потому что — я понял это позже — мое чувство к Наташе было не то, какое должен испытывать человек к любимой девушке…

— Как так? Что ты мелешь, Володя?

— Слушай, — он засмеялся и рукой придержал меня на месте. — У тебя есть сестра? Хорошая, добрая сестра?

— Да.

Он встал, и я поднялся вслед за ним. Володя крепко сжал мои плечи.

— Ну, так вот, Юрка. У меня не было сестры. Теперь она есть. Наташа.

— Что ты… выдумываешь? — опять запротестовал я.

— Юрка… — Он покосился с мрачной угрозой. — Сейчас применю ноздревскую, сочинения Гоголя, тактику — я тебя начну бить. Хочешь, на обе лопатки? Слушай. Я женат.

Я еще не успел осмыслить того, что он сказал, как Володя легко поднял меня с пола, отнес к подоконнику. Когда он снова взглянул на меня, я увидел, что глаза его блестят счастливым влажным блеском.