Анатолий Буйлов - Большое кочевье

— К чему клоните? — насторожился Николай.

— Ага-а, испугался уже! Ну ладно — не буду томить. Быка за рога хватаю! Знаю, знаю: у тебя уже рюкзак увязан и ты хочешь на Маякан. Но у меня другое предложение. Значит, так, Николай. — Плечев почесал пальцем переносицу, заговорщицки посмотрел на Шумкова. — В этом году колхозу отпустили большой план на дикую пушнину. В прошлом году мы отвертелись, а нынче нас за это наказали и дали план в два раза больше, чем всегда. Решено направить на промысел три звена по два человека. Вчера у меня был Кодарчан — собирается на промысел, о тебе спрашивал…

Плечев смолк, улыбаясь, ждал. Шумков тоже смотрел выжидающе. После того как Родников выступил на собрании, Шумков стал его побаиваться.

— Ну так что, к Кодарчану-то пойдешь или нет?

— Придется пойти, — с наигранной досадой сказал Николай, но, не удержавшись, довольно заулыбался, шутливо передразнил Скребыкина: — Ай, председатель! Уй-ю-юй какой хитрый!

— Ну вот и второго уговорил! — довольно засмеялся Плечев, пробарабанив пальцами маршевую дробь. — Иди к Кодарчану, обсудите, что вам нужно для промысла. Так, с тобой все ясно. Остается найти еще четырех охотников. Василий Петрович, ты Христофорова давно видел? Как у него со здоровьишком?..

От председателя Николай сразу направился к Кодарчану. Проговорив с ним до обеда и составив список необходимых для охоты вещей, они тотчас же принялись закупать продукты.

…В полночь небо наглухо запахнулось тучами, к утру густо повалил настоящий зимний снег с ветром. За сутки намело кругом сугробы высотой в пояс. Кого оставит равнодушным этот великолепный, сияющий волнами сугробов первый зимний день? Но особенно возбуждающе он действует на каюров и охотников-промысловиков. Каюры бросились ловить своих собак, которые весну и осень бродили где им вздумается, сами себе добывая корм. Закончилась их вольная праздная жизнь — пора приниматься за работу. Но не просто собрать каюру свой потик (упряжку), иные мудрые псы именно в этот волнующий для хозяина день обегают хозяйский дом далеко стороной — очень им не хочется впрягаться в алык и таскать всю зиму тяжелую нарту, скудно питаясь мерзлой кетой и юколой-аргисом, выслушивать сердитые окрики и ждать жгучего удара плетеным ремнем — уж лучше бегать по помойкам, но жить на свободе. Но куда спрячешься от человека? Все равно он добьется своего, не лаской, так коварством или терпением, — мясо в его руках так вкусно пахнет… И вот уже пальцы человека, ласково поглаживая соблазненного пса по голове, медленно перебираются ниже, ниже и вдруг жестко хватают его за загривок и ловко пристегивают широкий кожаный ошейник — прощай, свобода!

К вечеру из сотен разгуливающих собак остались на свободе либо негодные в упряжку, либо самые мудрые, но и им недолго гулять — голод подожмет, и они униженно подойдут к хозяевам. Бывают исключения: иная собака так и остается независимой, бегает от помойки к помойке, выучивается открывать лапой и зубами плотно прикрытые двери сеней и кладовок, тащит оттуда все, что ей попадается, — у кого посылку со свиным «материковским» салом, у кого мерзлую мальму, хранимую для струганины, или кусок сливочного масла, а если не отыщется в сенцах ничего подходящего, то не откажется она и от кружка замороженного молока или просто схватит с досады и унесет под крыльцо пустую какую-нибудь посудину или оставит ее на середине улицы. Такие собаки рано или поздно попадали под меткий ружейный выстрел.

С приходом зимы словно бы встрепенулся поселок: из дома в дом сновали люди, протаптывая в снегу тропинки, движения их стали энергичней — наверно, виной тому был звонкий молодой морозец. В разных концах поселка раздается разноголосый лай собак, позванивают цепи, добродушно покрикивают, поругиваются каюры, снимают с чердаков и с крыш рассохшиеся, расхлябанные, скрепленные ремешками нарты. У путевого каюра нет на нарте ни единого железного гвоздочка, все скреплено деревянными клиньями и крепкими, из нерпичьей кожи, ремешками — много ремешков на нарте, и все они за лето чуть-чуть усохли, ослабли, и надобно их развязать, подтянуть, а кое-какие и вовсе заменить. Кто не хочет возиться с ремешками, уже стучит, лупит молотком, забивая ржавые железные гвозди, кто-то меняет у нарты истончившийся полоз, кто-то пытается отремонтировать проржавевшую жестяную печку, кто-то осторожно развешивает проветриваться подопревший олений кукуль, стараясь его не трясти, ибо, если трясти кукуль или шкуру на улице, непременно накличешь пургу, а кому нужна в такой светлый радостный день пурга? Каюры готовятся в дальнюю зимнюю дорогу!

За два дня охотники получили необходимое охотничье снаряжение, увязали все мешки и теперь ожидали готовности каюров. Груз вначале планировалось разместить на четырех нартах, но вскоре Плечев одну упряжку отобрал:

— Хватит вам три нарты — лишнее не берите, оставьте.

— Да мы и так взяли только самое необходимое! — пробовал возражать Родников, но председатель и слушать не хотел, твердил свое:

— Не на свадьбу едете, хватит вам и трех нарт!

— Вот именно, не на свадьбу! На свадьбу можно и на одной нарте, а мы на работу едем на четыре месяца!

— Так вы что, одни у меня, что ли?! — не на шутку сердился Плечев. — Христофорова надо везти? Надо! Шумков тоже две нарты забрал, да еще на Иреть зверобоев отвезти. Все! Все! Все! Уходи, пожалуйста, от греха, пока еще одну нарту не отобрал.

По уговору с председателем каюры должны были забросить охотников на Маякан в бригаду Василия Ивановича. Там охотники должны взять четырнадцать ездовых оленей, пять нарт и дальше кочевать своим ходом.

Каюры обещали двинуться в путь на следующий день — в воскресенье. «Вот и хорошо! — удовлетворенно думал Родников. — Значит, завтра Стеша целый день будет дома, и я смогу заехать в любой момент. А в понедельник пришлось бы ехать к ней на работу, а там бабье глазеть начнет, суды-пересуды разные, мне-то наплевать на сплетниц, а ей работать с ними».

Воскресенье! Утро ясное, с морозцем, а на душе и тревожно, и радостно — так всегда бывает у него перед дальней кочевкой.

Кодарчан, сдержанно попрощавшись со своим многочисленным семейством, озабоченно проверяет ремни, связывающие груз, что-то отвечает своему каюру Попову, который уже сидит на нарте и сдерживает остолом нетерпеливо подпрыгивающих и взвизгивающих собак. Одна упряжка давно умчалась пробивать целик. Но вот Попов махнул рукой, приглашая сесть. Кодарчан сел, кивнув Родникову. Попов выдернул из-под копыла остол, нарта дернулась и стремительно заскользила в тундру.

Николай еще с утра предупредил Табакова о том, что ему по поручению Дарьи Степановны необходимо заехать к Стеше Фроловой и передать ей кое-что… Табаков, сдерживая собак, улыбается во все лицо, нетерпеливо поглядывая на Родникова: