Анатолий Буйлов - Большое кочевье

— А где же берлога? — не выдержав, изумленно спросил Николка.

— Да вот же она, стоим мы на ней, — с усмешкой сказал Долганов. — Вот ищем выход ее, щупай палкой, втыкай ее со всей силы. Твердо — значит, нет, если в мягкое ткнешься — значит, нашел.

Николка стал с опаской, осторожно щупать.

— Чего ты так щупаешь? — недовольно проворчал Долганов, — как будто боишься своей палкой землю насквозь проткнуть? Медведя не бойся — не выскочит. Карабин сними, мешает он работать, не скоро очередь до него дойдет…

— Есть! — удовлетворенно промолвил Аханя. — Есть берлог!

Подойдя к старику, Долганов вонзил рядом с его палкой свою, и лицо его удовлетворенно просияло:

— Она! Николка, снимай лыжи и копай лыжей снег вот тут. Вниз канаву копай. А ты, Аханя, посиди пока, мы сами все сделаем.

Николка с Долгановым, орудуя лыжами, как лопатами, выкопали перед берлогой загнутую бумерангом снежную траншею в пояс глубиной.

— Для чего такая кривая канава? — спросил Николка.

— Если прямую канаву от берлоги прокопать, медведь по ней сразу вниз убежит, а вот если загнуть ее в конце, то и он развернется по ней, бок подставит, стрелять в него ловчее. Канава, может, и не нужна нам будет — на всякий случай копаем, вдруг он вырвется из берлоги. Стрелять мы его будем прямо в берлоге.

Николка с опаской обернулся на заткнутое ветками и мхом чело берлоги. Перехватив его тревожный взгляд, Долганов снисходительно улыбнулся:

— Чего ты оглядываешься? Зимой, да еще в такой глубокий снег, его силой из берлоги не выгонишь. Бывало, жердью его пихаешь, пихаешь, чтобы выскочил, а он кэ-эк даст лбом по жерди — так аж на задницу падаешь или жердь из рук вылетает. Не хочет выходить! Вот осенью, по малому снегу, когда берлога открыта, тогда как пробка из нее вылетает, держись, не зевай — оседлает вмиг! А сейчас, если он выйдет из берлоги, смерть ему — зайца он не поймает, куропатку не поймает, только к человеку ему идти… Он это знает, он все-е знает… — Оглядев снежную траншею, Долганов отбросил лыжи в сторону. — Ну вот, готово. Теперь надо обтоптать те места, где стоять будут стрелки и человек с жердями.

Костя приволок три длинные, в оглоблю толщиной, жерди. Долганов и Костя размотали мауты, очистили от сучков жерди, делали они все это спокойно, точно намеревались не медведя убивать, а ставить палатку, и это спокойствие удивляло Николку, дрожавшего от возбуждения.

Аханя, взяв карабин на изготовку, встал сверху над челом берлоги. Костя изо всей силы протолкнул жердью пробку внутрь берлоги и одновременно заломил жердь так, что она выгнулась. Долганов, накинув на ее конец петлю маута, отбежал к ближайшему дереву, обкрутил вокруг него маут, притянул его еще немного и быстро завязал, зафиксировав таким образом выгнувшуюся жердь. Вторую жердь Костя воткнул в берлогу, заломил с противоположной стороны и точно так же притянул ее, Долганов — маутом к другому дереву. Третью жердь заломили кверху. Заломленными жердями выход из берлоги был закрыт.

После этого охотники торопливо разгребли снег над предполагаемой лежкой зверя, затем пробурили в крыше берлоги небольшое квадратное оконце, в которое Аханя направил ствол карабина, а Долганов сбросил туда, в темноту, кусочек снега. Снег сразу замелькал белым пятнышком, то исчезая, то появляясь.

— Здесь! — удовлетворенно сказал Долганов и стал изо всей силы вонзать заостренную палку в то место, где мелькал снег.

Внизу что-то глухо ухнуло, проворчало отдаленным громом, палка в руках Долганова вдруг задергалась, и в ту же секунду Николка увидел в черном квадрате две желтые искорки, и близко от отверстия распахнулась красная звериная пасть. В эту пасть и выстрелил Аханя два раза подряд. Стало тихо — внизу ни звука, ни движения.

Долганов вновь бросил в дыру комок снега. Снежный ком, упав, на что-то, оставался неподвижным. Долганов сделал на конце палки небольшой расщеп, опустил, сильно надавливая, покрутил и вытащил — на конце щелки в расщепе остался пучок медвежьей шерсти.

— Все, готов, убили, — сказал Долганов, и сразу после этих слов Николка почувствовал запах сгоревшего пороха.

Разбросав топорами и кольями мерзлый слой земли над берлогой, пастухи вытащили убитого медведя на снег.

— Ну и охо-ота… — разочарованно протянул Николка, трогая ногой окровавленную звериную морду.

— Плохая охота разве? — удивился Долганов. — Чем недовольный? Шкура вон какая гладкая, мясо жирное.

— Я про саму охоту, — пришли, как в сарай, папироски курят, про оленей разговаривают, жерди стругают, потом трах-бах — и готово! Ты, Михаил, мог бы убить его без нашей помощи. Разве это охота?

— Вот оно что-о, — с усмешкой протянул Долганов. — Тебе приключения нужны? Молодой ты еще, оттого и мысли у тебя легкие. Погоди, встретишься с медведем один на один, расхочется приключений. Ну ладно. Хватит болтать, давайте побыстрей лапы обдирать, а то замерзнут — не отдерешь. — Долганов вынул из чехла нож, поправил на оселке лезвие. — Ты, Аханя, костер пока затопи — мы сами управимся.

Костя тоже поправил нож, затем отдал оселок Николке:

— На, и ты поточи. Медвежья шкура крепкая, пока снимешь ее — все пальцы измозолишь.

В январе в бригаду вернулись Хабаров и Фока Степанович. Фока Степанович приехал без жены.

— Не захотела ехать, конфузясь, признался он. — Плохо, говорит, в стаде, в поселке лучше. Ну, черт с ней!

— Ничего, Фока, не печалься, — успокоил его Долганов, загадочно улыбаясь, — ты пожил с женой маленько — хватит с тебя, теперь я, однако, поживу. — И объявил: — Завтра поеду в поселок, через неделю жену привезу. Есть у меня одна на примете — хорошая баба!

Через неделю он приехал с молодой женой Катериной, привез и новую палатку, которую тотчас же и установил. Костя и Фока Степанович незамедлительно перенесли в нее свои вещи.

— Николка, пойдем с нами, — звали они. — У Ахани палатка дырявая, летом протекать будет. Иди к нам, у нас палатка новая — красота, не жизнь! Жалеть потом будешь.

Кроме палатки Долганов привез вторую «Спидолу», новую жестяную печку с трубами, чемоданчик с чайным сервизом на восемь персон, никелированный чайник и много других, необходимых для молодой хозяйки-кочевницы вещей.

Дня три Долганов ходил среди пастухов именинником, беспричинно улыбался, то и дело над кем-нибудь подшучивал. Но вскоре улыбка с его лица сошла. Костя с Фокой Степановичем перестали зазывать Николку в новую палатку.

Молодая жена Долганова оказалась неумелой и ленивой хозяйкой, она не только не умела шить, но даже не могла в меру посолить мясной бульон. Лепешки пекла толстые, подгоревшие сверху, сырые внутри. Просыпалась она позже пастухов. Долганов покорно делал ее работу: растапливал утром печь, варил завтрак, устанавливал столик, выкладывал на него чайные чашки и даже чай разливал. Иногда он укоризненно говорил жене: «Чего ты спишь? Вставай, хватит спать, ребята умылись уже, а ты все спишь и спишь».