Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

На фотографиях были такие курносые, что даже Нефедов не удержался от слабой улыбки.

— Этот должен быть в отдаленных местах. Этот — и не знаю где. А этот — у нас, но завязал в переносном и самом прямом смысле. Веники в артели вяжет!

— Его здесь нет, — ответил Нефедов таким плачущим голосом, что сержант всполошился:

— Что с вами, Юрий Евгеньевич?

— Я голодный, понимаете?

— Голодный — это ерунда! — отмахнулся Докторенко. — Пообедал, и не голодный! Пошли ко мне обедать. Ясно?

— Нет, — строго, как никогда, возразил Нефедов, до того ему стало не по себе от нахлынувшего бессилия и неловкости.

— Почему? У меня жена — мастерица пирожки печь. С картошкой, с рыбой, с луком. Во всех Ливнах нет такой другой!

Это было видно по самому сержанту, но Нефедову захотелось зарыдать, и чем больше хотелось, тем сильнее проникался он мстительной ненавистью к сержанту, который не нашел пиджака.

— Я домой хочу! Что же мне, тут зимовать, раз меня обокрали? Отправьте как-нибудь!

— Да, положение-е… — врастяжку пропищал сержант. — Денег нет, документов нет…

— Вот — командировочное!

— А может, оно и не ваше?

— Как?

— На лбу ж фамилии не написано.

— Товарищ сержант! — прошептал Нефедов, чувствуя, что еще миг, и он укусит Докторенко, но тут сумрачный сержант пошевелил пухлыми губами:

— Интеллигентный человек, с высшим образованием, а шуток не понимаете. Идемте. Я жену предупредил.

— Нет, — упорствовал Нефедов. — Отправьте меня автобусом до областного города. Оттуда я доберусь… Найду знакомых… Посадите в автобус! Власть вы или не власть? Хоть в воскресенье!

— Власть-то власть, — конфузливо пробормотал Докторенко, — а правила такого нет… Арестованного можем бесплатно отправить, а вас нельзя.

— Что же делать?

Докторенко подумал и сказал:

— Попытка не пытка. Айда!

В диспетчерской автостанции гнулся на скамейке щуплый солдатик, читал газету. Нефедов не сразу его заметил, не до того было…

Очень тоскливое лицо диспетчера, сидевшего за тремя телефонами, выражало протест против воскресного дежурства. Однако, подскочив, он любезно поздоровался с сержантом Докторенко, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно, впрок не шли, о чем свидетельствовали длинные и впалые щеки, и предложил Нефедову сесть у стола.

— Чем могу служить?

— Я с товарищем, — ответил Докторенко. — Отправь его до областного.

— О чем речь! — воскликнул диспетчер. — Не проблема! Автобус через час. Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет… Давайте деньги!

— Да у него их нет, денег-то, — пропищал сержант и принялся растолковывать тоскливому диспетчеру, что к чему.

Диспетчер опустил на аппарат трубку и неожиданно присвистнул так громко, что даже солдатик за спиной Нефедова зашумел газетой, а диспетчер отрубил:

— Не может быть и речи!

— Речь будет! — тут же угрожающе возразил Докторенко, напрягая голосовые связки. — На то мы и люди, чтобы говорить.

— Смотря что.

— Отправь пострадавшего! Не нашли мы пиджака…

— Милиция не нашла, а я отвечай? Надо было, между прочим, в пиджаке гулять, дорогой товарищ. От греха!

Нефедов сидел, прикрыв глаза и проклиная себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке (убыл) дома или хотя бы в поезде, попозже.

— Послушайте, — начал он, не открывая глаз.

— Молчи!

Это хрипло сказал солдатик. Он подошел к столу и долго изучал диспетчера, щурясь, как будто целился. Загорелое лицо его было юным, но злым. Хохолок вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.

— Для чего сидишь, если отвечать боишься? А! Тебя агитировать! — и солдатик поднял крестьянский кулак.

— Не надо! — испугался Нефедов.

— Надо, — сказал солдатик, — да сам автобуса жду. Слушай, брось его, вот тебе, — он вытащил из кармана блокнот, заменявший ему бумажник, разыскал между слипшимися страницами десятку и протянул Нефедову. — Запиши адрес, пришлешь…

Диспетчер услужливо, с неожиданной улыбкой на подобострастном лице, пододвинул Нефедову листок бумаги и карандаш, но тут вмешался сержант Докторенко, налившийся до красноты густой багровостью.

— Нет уж! Сам пиши! Я тобой займусь, твоей службой! Я… Я… Ясно? — прозаикался он наконец.

— Что писать? — усмиренно спросил диспетчер, с полдороги возвращая себе листок с карандашом.

— Пиши, что я скажу… Справка! — пропищал Докторенко и заходил по комнате, скрипя то ли сапогами, то ли жидкими половицами. — Дана гражданину Нефедову… Инициалы?

Юрий Евгеньевич напомнил.

— В том, что, приехав в Ливны… Ай-яй-яй! Может, вы пиджак в совхозе оставили? Может, где еще? Свистнули! Стыд, позор-то какой! — восклицал сержант, словно диктуя.

— Это не писать? — спросил диспетчер. — А Ливны?

— Ливны оставь… У него украли пиджак. С документами и деньгами! Написал?

— О чем речь? — уныло спросил диспетчер, пожав плечом.

Он ждал, а Докторенко еще поскрипел половицами, словно бы катая по ним шар своего тяжелого тела.

— Ну, дальше? — спросил диспетчер еще унылей.

— Дай подумать… Дана для бесплатного следования в автобусе. Ясно и понятно. Точка. Моя подпись действительна?

И диспетчер злорадно воскликнул:

— Нет!

— Ставь свою. Диспетчер медлил.

— Ну, давай обе… По соседству.

Они подписались на листке рядышком. Солдатик подмигнул Нефедову, и второй раз после происшествия тот улыбнулся.

— Печать! — скомандовал сержант.

И опять диспетчер возликовал от счастья:

— А печати у меня нет!

Нефедов заволновался и хотел подсказать, что печать есть в райвоенкомате, и еще больше заволновался, подумав, что рыжий дядя Костя, наверно, вдоволь наигрался сам с собой в шахматы и уже ушел разговаривать с женой.

— А что у тебя есть? — растерянно спросил Докторенко.

— Штампик.

— Штампуй.

И диспетчер увековечил на справке родное им и злополучное для Нефедова название «Ливны», а Нефедов понадежней спрятал справку в карман, всем пожал в знак благодарности руки и посмотрел на часы. Полчаса оставалось еще в запасе. Нефедов набрался храбрости и на улице, в присутствии сержанта, попросил у солдатика его десятку взаймы, чтобы поесть самому, а главное, хоть как-то отметить чужую сердечность…

Сели в столовой, разлили по стаканам пиво, взяли еду, с трудом хватило десятки. Поднимая стакан, сержант сказал непонятные для косившихся из-за других столов фразы:

— Баб с курями в автобус можно сажать. А это нельзя! Я займусь.

Со стены, из динамика, звучала беспечная музыка, солдатик сидел молча, и Нефедов спросил:

— В отпуск приезжал?

— Маму схоронил.

И стало понятно, отчего у него такой хриплый голос — может, проплакал до хрипоты… Докторенко положил на стол сигареты. Подымили. Напоследок помянули мать солдата, и сержант пошел провожать их к автобусу. Там он вслух прочитал водителю справку, вынутую Нефедовым, наказал, чтобы все было в порядке, и, едва тронулись, пассажиры стали расспрашивать о происшествии, а Нефедов рассказывал обо всем весело, и автобус смеялся, и все стали вспоминать смешные случаи с кражами и пропажами, а женщины крестьянского вида рылись в корзинках, развязывали узелки, угощали Нефедова и солдатика, — те не успевали отказываться от яблок и яиц…