Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]

— Здравствуйте… К мужу? Юра! — но голос его безнадежно утонул в лязге, и он поймал за плечо пробегавшего юношу. — Нефедова! А сам закрепи понадежней гайки на регуляторах.

— Я их на гроверы поставил!

— Можно и на шплинты, — прикрикнул Охрименко. Голос его звучал без всякого выражения, и Вера спросила:

— Измотались?

— Отдохнем, — улыбнулся он, — и увидим небо в алмазах.

А Вера вцепилась в подошедшего мужа:

— Сведи меня с Нерсесяном! Сейчас же! Слышишь?

Ей не нужны были алмазы. Ей требовался Нерсесян.

— Слышу, слышу!

За стеклянную перегородку, где прятался от непрерывного шума телефон, он шагнул после Веры, показал ей на алюминиевую табуретку и придвинул аппарат к себе. Затаив вдох, Юрий Евгеньевич не сразу набрал короткий номер.

— Товарищ Нерсесян? Это Нефедов говорит… — сказал он, и Вера пригнулась ближе, чтобы слышать ответы, но до нее долетали только невнятные, рокочущие звуки. — Некогда мне здороваться! А может, и не хочу. Хватит! Почему? Потому что мне квартира нужна! У меня сын, жена, бабушка. Все ждем! Было терпенье, да все вышло! — крикнул он что есть силы, зажал трубку ладонью и покосился на жену: — Сволочизм какой-то! — и повторил в трубку: — Да, да, да, товарищ Нерсесян! Сволочизм! Слышите?

— Слышу, слышу… — раздалось сзади, за спиной Нефедова, из-за отъехавшей на свое законное расстояние двери.

Голос был насмешливый, с заразительным армянским акцентом, Вера оглянулась и увидела невысокого, полного мужчину с пенящейся вокруг плешивой головы шевелюрой. Он улыбался влажными губами, обнажая веселые белые зубы. Его большие библейские глаза блестели. Перешагнув за отгородку, он протянул Вере руку:

— Нерсесян! — и сказал Нефедову, который, не попадая на рычаги, как слепой, положил бормочущую телефонную трубку. — А ты, оказывается, авантюрист какой-то! На кого ты так кричал, герой?

Вере стало вдруг нестерпимо стыдно. Она покраснела, взялась за горло, сглотнула комок.

— Герой! — не сразу крикнула и она мужу и побежала — вон из цеха, не откликаясь на его зовы.

Нефедов смотрел вслед ей беспомощными глазами и водил рукой по груди, стараясь найти в ней сердце. Сел на алюминиевую табуретку, где только что сидела Вера.

— А-ва-антюрист! — повторил Нерсесян.

— Вы пришли специально, чтобы это мне сказать?

— Нет! — рассмеялся Нерсесян губами, глазами, плечами, дрожащей, как на ветру, шевелюрой, словно весь он состоял из смеха. — Я пришел посмотреть вашу машину. А это кто? Жена?

— Жена.

— Тоже машиной интересовалась?

— Конечно.

И больше не разговаривали, пока не остановились у свеклопосадочного агрегата, и Нерсесян застыл в ожидании.

— Раньше мяла, — скучно сказал Нефедов, — а теперь не мнет.

— Это я в бумагах читал, — поклонился Нерсесян. — Покажи, что сделано.

— А поймете?

Теперь Нерсесян зарычал, как тигр:

— Я не первый год на заводе!

И Юрий Евгеньевич тронул острые ножи, выстроившиеся в длинный ряд, остриями вниз.

— Это рыхлители. Мы их удлинили. Перестало мять снизу, так как посадочное гнездо углубилось. И вот… — он повернул к глазам Нерсесяна одну воронку, завершавшуюся трубкой, в которой ходил рычаг толкателя. — На пятку толкателей поставили накладку из мягкой резины. Перестало мять сверху.

— Неужели нельзя было сделать эти простые мелочи сразу? — Нерсесян брезгливо тронул резиновую лепешку ногтем.

— Во-первых, — сказал Нефедов, — группа Охрименко сдавала одну за другой пять машин. Четыре сдала, а это последняя. Во-вторых, мы искали… Все становится простой мелочью, когда найдешь…

— А стоило ли подписывать дефектный акт в совхозе? Машину сделали!

— Потому и сделали, что подписал. Теперь будет машина, а жалоб не будет. И переделок.

— Странный ты какой-то, — Нерсесян повертел головой и усмехнулся. — Есть в-третьих?

— Есть. Грешно, товарищ Нерсесян, такому крупному руководителю, как вы, например, недооценивать мелочи. Все на свете зависит от них, да!

— Кто это сказал?

— Классики.

— Какие?

— Как художественной, так и научной литературы. Спица в колесе в наш век — мелочь?

— А что — нет? Конечно, мелочь, — подтвердил Нерсесян сердясь.

— Сейчас и само колесо — мелочь! — почему-то грустно вздохнул Нефедов. — Привычная штучка! А когда-то… его не было! Представляете себе? Мир жил без колеса. Никто его не видел. Но… Человечеству потребовалось ходить быстрее, и оно изобрело колесо, совсем не похожее на ногу. Это слова одного французского поэта…

— Слушай, — рассердился Нерсесян, — ты меня не запутывай! Колесо — это колесо, нога — это нога, а тут, понимаешь, резинка — в космический век! Ты еще стихи о ней напиши!

— Я, собственно… — скромно сказал Нефедов и не договорил, а Нерсесян ушел, качая на ходу головой, чем, похоже, еще продолжал выражать свое сердитое удивление.

Из-за агрегата выбрался юноша, тот самый, с которым Охрименко перемолвился о гайках и шплинтах, и спросил:

— Король?

Нефедов угрюмо поглядел на него:

— Не понял. Переведи!

— Серость! — возмутился юноша. — Я спрашиваю: дают квартиру?

И тогда Нефедов стукнул себя ладонью по лбу:

— Забыл! Ай-яй-яй!.. Нет! Ты не путай! — крикнул он. — Я все ему сказал!

— Когда?

— По телефону.

— А он что?

— Не ответил пока.

— Просить надо! Бить, бить в одну точку! Кто не просит с утра, тому и вечером не дают!

— Лучше давай напьемся, — остановил его Юрий Евгеньевич.

Вокруг него уже привыкли к этим предложениям, и юноша весело поинтересовался:

— Газировки?

— С сиропом.

Газировка в цехе была бесплатная, но в заводоуправлении стояли автоматы с сиропом, щедро наливая вкусную шипучку за три копейки, и Нефедов подмигнул парню:

— Мелочь имеется?

— А вы без мелочи даже?

— Конец месяца. И потом… Был я до сегодняшнего дня убежден, что получу квартиру. Машину ж сделали! Ну, и дал три телеграммы, друзьям — в Москву, в Ливны и в одну воинскую часть, чтобы, значит, приезжали на новоселье… А сегодня еще три, чтобы подождали пока. Новоселье, дескать, откладывается. Шесть телеграмм — это сколько газировки?

— Денег вам некуда девать, — сказал юноша и протянул Нефедову желанную монетку.

И хотя переговаривались мягко, шутливо, все равно эти фразы вызвали воспоминания о доме, о телефонном «звонке» Нерсесяну, довольно глупом, а Вера вообще не забывалась — где она? — и, допив свою газировку, Нефедов вытащил стеклянную трубочку и сунул под язык таблетку.

И едва вытер капли с подбородка и отошел к продавленному кожаному дивану в коридоре, как услышал:

— Юра!

И увидел Веру, бегущую к нему. Она сдернула ему галстук пониже, расстегнула пуговицу на воротнике рубахи и стала умолять: