Николай Наумов - Полковник Горин

— Что-нибудь случилось? — спросила она как можно спокойнее.

— С чего ты взяла? — не отрываясь от книги, проговорил Аркадьев.

— Видно по твоему лицу.

— Ну, раз видно… — Геннадий Васильевич встал, сверкнул на жену злыми выпуклыми глазами и, только отойдя к окну, через плечо закончил ответ: — Даю отчет: выслушал пространное нравоучение от твоего бывшего прилежного ученика.

— За что? — насторожилась Лариса Константиновна: не проговорился ли Горин об их близком знакомстве.

— Не слишком деликатно обошелся с его будущим зятем.

Лариса Константиновна быстро представила себе, как вел себя Горин при встрече с ней только что, и ничего мстительного в нем не заметила. Зачем же Геннадий сказал такое? Но спросила ровно:

— Ты очень строго наказал офицера?

— За драку на улице менее десяти суток не дают.

— А возможно, офицер был прав?

Аркадьев отложил книгу и сощурил глаза: и жена задала почти тот же, что и начальство, вопрос. Неужели Сердич, мужчина, уже рассказал все Ларисе, а она поверила ему?

— Ты слушаешь всех, кроме мужа!

Аркадьев резко встал и направился в ванную. Холодная вода не погасила обиду. Когда Лариса Константиновна подала ужин, он, поковыряв в тарелке, недовольно отодвинул ее от себя. Достал портсигар.

— Не вкусно? — сдерживая обиду, спросила она.

— Горько!

Лариса Константиновна догадалась: Геннадий ждет слов участия, но произнести их сейчас, когда в ушах еще звенел его выкрик, она не смогла. Медленно, словно руки ее сковал холод, она начала убирать со стола.

Когда составила тарелки на поднос, Аркадьев отчужденно проговорил:

— Мне кажется, мы уже настолько чужие друг другу, что непонятно, зачем живем вместе. Недели не прошло, как приехала, а у тебя для мужа слова не нашлось.

— Молчание, думаю, лучше упреков, — поддаваясь обиде, ответила Лариса Константиновна.

— Умнее, хочешь сказать?

— У тебя появилось желание поссориться со мной?

— Не угадала. Просто вспомнил, как ты произнесла «Михаил Сергеевич?», когда я назвал тебе фамилию комдива. Не он ли тот рыцарь, которого ты так долго помнила, отклоняя мои предложения?

— Боже мой! — простонала Лариса Константиновна. — Шестнадцать лет прошло…

— И все же!..

Возмущение и обида от надоевших упреков хлынули к лицу, в глазах помутнело, захотелось выкрикнуть что-нибудь злое, оскорбительное. Но пришедшие на ум слова были такими пошлыми, что, произнеси их, она сама себе стала бы надолго противной. И примирение, обычно наступавшее неделю или месяц спустя после ссоры, теперь было бы почти невозможно. А дочь любит отца, он ей нужен… Чтобы удержаться от резкости, Лариса Константиновна закрыла губы пальцами, но желание на обиду ответить обидой оказалось сильнее.

— Если уж очень тебе захотелось знать… Да.

— Вот оно что… Вот в чем причина, — теряя уверенность, проговорил Аркадьев, представив, как может с ним обойтись комдив, если ему станет известно о их ссорах.

— Какая причина? — предчувствуя недоброе, спросила она.

— Его нравоучений и выговора.

— Что ты говоришь, Геннадий! — в страхе упрекнула Лариса Константиновна, представив всю унизительность своего положения, если муж только намекнет, что лишь она, давняя знакомая Горина, причина всего, почему к нему стали плохо относиться в дивизии.

— Что думаю…

Аркадьев встал, переломил черные, с острыми стрелками на изломе брови, сделал шаг к двери.

— Ты куда? — спохватилась Лариса Константиновна.

— Разве тебе не все равно? — сдвинул губы Аркадьев.

— Я бы не спрашивала.

— Ну… хотя бы пройдусь по улице, — более спокойно ответил Аркадьев, и Лариса Константиновна не стала его удерживать, надеясь, что прогулка успокоит его и тогда можно будет объяснить мужу всю безобидность ее знакомства с Гориным. Но вот он подошел к серванту, достал бутылку с коньяком и жадно выпил рюмку.

— Ты что обещал, когда звал меня сюда? — На глазах Ларисы Константиновны навернулись слезы.

— Горит.

— Этим не тушат.

— Столько лет прожить чужой…

— Неправда.

— Хочешь доказать, что любила?

— Невозможно, если ты забыл то хорошее, что было в нашей жизни.

— В Москве казаться любимой легко, было где душу отвести, театры на каждом углу. А здесь, у черта на куличках…

— Причина не в этом.

— Любят любого. Ну ладно. Завтра в Москву не уедешь? — усмехнулся Аркадьев. — Тогда успеем выяснить, кто в чем виноват.

По крутой лестнице Аркадьев медленно сошел вниз, открыл дверь и увидел группу офицеров, столпившихся вокруг шахматистов. Хотел подойти, но тут же раздумал и быстро свернул за угол дома. На опустевшей улице остановился. Идти было некуда. Во всем городе ни друга, ни товарища. И вообще они как-то растерялись. Те, что были в Москве, забылись, новые не нравились или жене, или ему. Вот и не к кому было податься в горькую минуту. Из здешних знакомых ближе всех был генерал Амбаровский, но он в соседнем городе. Да и не расскажешь ему о многом — начальник.

Злость, которую смягчила рюмка коньяку, снова изжогой подступила к горлу. Ноги сами собой понесли к темному концу улицы. Шаг замедлился лишь в тот момент, когда меж темными молодыми тополями показалась белая крыша домика-коттеджа. Сюда Геннадия Васильевича не раз приглашала в гости Любовь Андреевна, жена заместителя командира дивизии, уехавшего в командировку за границу. Можно было зайти — Геннадий Васильевич задумался.

Три года назад он познакомился с ней в Сухуми, провел несколько вечеров. Там она его побаивалась, здесь, кажется, он — ее. Вот оторопели, не хотят идти ноги, а месяц назад пришлось краснеть — несколько раз прошел мимо и дождался упрека: «Геннадий Васильевич, вы не узнаете или не замечаете знакомых?» — хотя живость и лукаво-ласковая улыбка Любови Андреевны тянули к себе.

Аркадьев остановился. Ему захотелось увидеть ее, посидеть, помолчать, неопределенно вздохнуть и махнуть рукой, если догадается, от чего муторно на душе. Краем сознания прошла мысль: «А может, порвать с Ларисой… и кончится нервотрепка? Эта не изнежена музыкой, театрами, в Москве ни папы, ни квартиры».

Как ни одиноко было Аркадьеву, он не решился зайти на огонек. Прошел до реки, бросил несколько камешков в темную воду и побрел назад. Издали кинул на домик взгляд. Света в окне уже не было, от деревьев веяло сном, и Геннадий Васильевич тоскливо вздохнул, представив свою квартиру, спину жены, застывшую в брезгливом ожидании его прикосновения.

Вдруг собственное имя, произнесенное мягко, чуть удивленно, испугало его. Он остановился. В калитке стояла Любовь Андреевна.

— Гуляете, один?!

— Да, прошелся перед сном, — ответил Аркадьев сдавленным голосом.