Николай Наумов - Полковник Горин

— С чего начнем?

— С твоего разговора с Любовью Андреевной. Я понял, он был не случайным.

Знобин сделал глубокую затяжку, сбил пепел с папиросы, помедлил и сломал ее в пепельнице.

— Не случайным, — озабоченно подтвердил Знобин. — В тот вечер, когда ты наставлял Аркадьева, Желтиков возвращался домой и увидел его с Любой у калитки ее домика. Вероятно, встретились случайно, он шел от реки. В другой раз его визит в домик заметил Ашот Лазаревич. Копался в садике. Наблюдательности нашего начальника артиллерии, думаю, можно верить. Третью встречу я видел сам. Впечатление у всех одно — встречи не безразличны ни для Аркадьева, ни особенно для Любы.

— Так быстро?

— Не совсем. Любовь Андреевна сказала, что Аркадьева она знает давно.

Сложность семейной ситуации заставила собеседников надолго задуматься. Павел Самойлович даже встал, открыл окно, втянул широкими ноздрями чуть сыроватый августовский воздух.

— Маловероятно… — протянул в раздумье Горин, — чтоб Аркадьев задумал увлечься Любовью Андреевной. Лариса Константиновна и эта…

— Ну, а флирт?

— Еще менее вероятен. Где им укрыться? Всего несколько встреч, и все стало известно.

— А что ты можешь сказать о семейных отношениях Аркадьевых?

Горин неопределенно развел большие пальцы сцепленных кистей рук.

— Кажется, ссорятся. Не пойму только, кто подает повод. Кажется, Лариса Константиновна.

— Да, она, должно быть, требовательна.

— Исполнение ее желаний зависит не только от него. Мало ли командиров полков сидят без движения по десять лет.

— Считаешь, ее требовательность ограничивается только этим?

— Не знаю. В юности она была иной.

— Думается, иной она и осталась.

— Возможно.

— Тогда причина ссор в Аркадьеве.

— Не будем спешить.

— Можно было бы и подождать, если бы его поведение, допускаю, пока непредосудительное, не затрагивало человека, нашего сослуживца, товарища, уехавшего в трудную командировку.

— Что предлагаешь?

— Надо поговорить с Аркадьевым. Пусть не дает поводов для кривотолков.

— Хорошо. Представится случай, я поговорю сам, — взял на себя эту миссию Горин, хорошо зная жесткую требовательность Знобина к людям, чем-то нарушившим семейные нормы.

Горин вышел из комнаты, чтобы посмотреть, накрыт ли стол, и, когда вернулся, сел с Павлом Самойловичем рядом.

— Сегодня у меня был генерал Герасимов. Предложил свернуть наше начинание. Правда, временно, пока не сдадим инспекцию.

— Что ему ответил?

— Не желательно.

— Не можем! — резко отозвался Знобин. — Люди увлеклись, готовы перелопатить горы, но найти алмазы, а они — свернуть… Ни в коем случае!

— Мы подчиненные…

— Пока приказа нет, будем отстаивать. Но, думаю, хорошо не разобравшись, Амбаровский со своим штабом не издаст приказ, а разберется — рука не поднимется.

— Будем надеяться. Вероятно, и сам Амбаровский к нам приедет.

— Хорошо. Люблю с ним говорить. Кстати, на ужине у Аркадьева мы с ним не закончили спор по твоей статье о военном искусстве.

— Как будем встречать?

— Спокойно.

— Но предупредить людей нужно. Чтоб было меньше поводов для упреков.

— Согласен.

— Командирам полков скажу я, вы с Сердичем по своим линиям. Занятия проводить как обычно, опытные не откладывать.

Мила пригласила к столу. После ужина они ушли гулять, чтобы закончить прерванный разговор.

Когда щелкнул дверной замок, Мила задумалась. Случай, когда они без нее, с глазу на глаз, обсуждали свои дела, был не первым. Однако сегодня какое-то происшествие, кажется, очень близко коснулось обоих. Расспрашивать Михаила она не имела привычки — что было можно, он рассказывал сам. Но спокойно ждать, оставаться безучастной к случившемуся тоже не могла. Ей хотелось как-то разделить беспокойство Михаила. И она решила: когда он вернется с прогулки и, как обычно, начнет просматривать журналы, присесть к нему, и он поймет, расскажет.

Вернувшись, Михаил Сергеевич сел в кресло, она подошла к нему сзади, осторожно дотронулась пальцами до мягких, у висков подбеленных волос, зачесанных с пробором. Михаил не отодвинул голову, и тогда она спросила:

— Что случилось, Миша?

Откинув голову назад, Горин взглянул на жену:

— Люба, кажется, увлеклась.

— Кем?

— Новым командиром полка, Аркадьевым.

Когда Михаил спросил, что, по ее мнению, может влечь их друг к другу, она пожала плечами.

— Видно, не только страсть, раз он пошел на риск.

— А если любовь, их не следует порицать? — Горин поднял голову и посмотрел Миле в глаза.

— Любе трудно — ей хочется иметь ребенка. Аркадьева… можно было бы понять, если бы жена была хуже Любы.

Михаил Сергеевич отвел взгляд в сторону и долго молчал, обдумывая запутанную ситуацию. Ничего не решив, переменил разговор.

— Где Галя?

— Дома.

— Они виделись?

— Нет еще.

— Поговорить с ней?

— Может быть, размолвка к лучшему?

— Не думаю.

— Тогда зайди к ней.

Разговор с отцом заставил Галю задуматься: любовь ли звенит в ней или только эстрадная песенка про нее. Если ночью, когда. Галя продолжала про себя спорить с отцом, ей казалось, что она любит Вадима и любит по-настоящему, то утром ей уже было немного совестно своих слов: проснувшись, не сразу подумала о Вадиме, а подумала… и сердце не дрогнуло от боли, не потянулось к нему.

После завтрака взяла книгу и ушла на реку. Но ни читать, ни плавать, ни разговаривать с кем-либо не хотелось. И она побрела вниз по течению. Остановилась лишь у молодой ели, еще совсем недавно красовавшейся на высоком речном берегу. Но берег обвалился, и дерево обреченно склонило свою малахитовую вершину в прибрежный омут. Гале было жаль красивой елочки, и каждый раз, когда она выходила на реку, она навещала это место.

Сегодня Галю особенно потянуло к этому высокому тихому берегу, где так хорошо думалось и чувствовалось. Жаль только, что слишком уж спокойно и грустно было у нее на душе. Как после болезни или большой усталости. И девушке все больше стало казаться, что чувства ее к Вадиму не столь уж глубоки, а любовь их — не исключительная. Вадим чаще представлялся таким, каким видела его во время скандала в парке, почти безумным в охватившем его гневе. Лицо его пугало, и Галя никак не могла придумать, с чего лучше начать с ним разговор, когда придет на свидание.

Ее неуверенность в том, должна ли она идти к нему или нет, вызывалась еще и тем, что за год их знакомства Вадим ни разу не сказал ей о своей любви. Да и вообще мало говорил о своих чувствах. В спорах он не раз заявлял: «Многословие — пережиток прошлого: к чему слова, если жестом умному человеку можно сказать больше и лучше, а главное, правдивее». И она согласилась с ним, и сама говорила подругам о том, что слова не всегда обязательны в человеческих отношениях, люди стали интеллектуальнее, и потому слова часто можно заменять скупыми, но выразительными жестами — в них больше поэтичности, чем в самых возвышенных монологах.